славянской церковной традиции в литературном языке. В борьбе
против карамзинистов Шишков насчитывал среди своих сторонников
таких людей, как Державин и Крылов, а среди молодого поколения –
Грибоедова, Катенина и Кюхельбекера, но дух времени был против
него, и он потерпел поражение. Его лингвистические сочинения,
несмотря на их зачастую дикий дилетантизм, интересны
проницательностью, с которой он различает оттенки значений слова,
благоговейным, хотя и малообразованным интересом к древней
русской литературе и фольклору и великолепным русским языком,
которым они написаны.
Поэты, собравшиеся под знамена Шишкова, представляли собой
довольно пестрый сброд, и их нельзя причислить к одной школе. Но
поэтических последователей Шишкова от карамзинских отличало то,
что только они продолжали традицию высокой поэзии. Вот эти-то
приверженцы высокого и стали любимой пищей для шуток
карамзинистов. Следующее поколение их никогда не читало и
помнило только по остроумным эпиграммам их противников. Но по
крайней мере два поэта из шишковской партии представляют
большую самодовлеющую ценность, чем любой из карамзинистов до
Жуковского. Это Семен Бобров (ок. 1765–1810) и князь Сергей
Ширинский-Шихматов (1783–1837). Поэзия Боброва замечательна
богатством языка и блистательной образностью, полетом
воображения и истинной высотой замысла. Главным произведением
Шихматова была патриотическая «лироэпическая» поэма в восьми
песнях
Петр Великий
(1810). Она длинна и лишена
повествовательного (как и метафизического) интереса. Но стиль ее
замечателен. Такого насыщенного и орнаментированного стиля в
русской поэзии не встретишь до самого Вячеслава Иванова.
Последователей Карамзина было больше, и они заняли
столбовую дорогу русской литературной традиции. Но эта группа,
пока не появляются Жуковский и Батюшков, не поражает талантами.
Поэты-карамзинисты отбросили большие темы и «высокий штиль»
XVIII века и посвятили себя легким формам поэзии, подобным poеsie
lеgеreво Франции. Самый видный из этих поэтов – Иван Иванович
Дмитриев (1760–1837), друг Карамзина и, как и он, уроженец
Симбирска. Главным его стремлением было писать стихи таким же
отточенным и изящным стилем, каким написана карамзинская проза.
Он писал песни, оды – более короткие и менее возвышенные, чем
оды Державина и Ломоносова, элегии, эпиграммы, басни, сказки в
стихах, наподобие Лафонтена, и написал знаменитую сатиру на
плохих одописцев того времени (1795). Все эти стихи очень изящны,
но изящество Дмитриева устарело задолго до его смерти, как и вся
его поэзия, странная игрушка рококо во вкусе безнадежно канувшей
в прошлое эпохи. Другие поэты карамзинского круга – Василий
Львович Пушкин (1770–1830), дядя великого племянника, писавший
гладкие сентиментальные пустячки и автор Опасного соседа(1811);
это поэма, живая и забавная, но очень грубая, в жанре бурлеска; и А.
Ф. Мерзляков (1778–1830), эклектический последователь стареющего
классицизма, писавший стихи во всех жанрах, но наиболее
преуспевший в жанре песни. Успех сборников песен –
«песенников» – характерная черта карамзинского времени.
Песенники содержали народные и литературные песни. Последние
большей частью были анонимными, но несколько поэтов благодаря
своим песням стали известными. Самыми прославленными из
поэтов-песенников были Юрий Александрович Нелединский-
Мелецкий (1752–1829), Дмитриев и Мерзляков. Некоторые их песни
поются до сих пор и стали народными. Но в песнях Дмитриева и
Нелединского народный элемент – вещь чисто внешняя. Это и не
субъективная, эмоциональная поэзия; они так же условны, как старые
песни Сумарокова, с той разницей, что классическая условность
чувственной любви заменена новой, сентиментальной условностью, а
ритмическое разнообразие старого поэта – изящной убаюкивающей
монотонностью. Только мерзляковские песни действительно близки к
фольклору. Одна-две из них даже стали в России самыми
популярными. Более новую субъективную поэзию представлял
Гаврила Петрович Каменев (1772–1803), которого называли первым
русским романтиком. Он был первым русским последователем
Карамзина в том смысле, что сделал свою поэзию выразительницей
собственного эмоционального опыта. Он пользовался новой
стихотворной формой – «германской», лишенной рифм, и находился
под сильным влиянием Оссиана и Юнга.
Новая субъективная поэзия стала приобретать по-настоящему
искренний тон и действенные формы выражения только в руках
поколения, родившегося после 1780 года и открывшего Золотой век
поэзии. ЭлегииАндрея Тургенева (1781–1803), ранняя смерть
которого стала серьезной потерей для русской поэзии, ранние
сочинения Жуковского, чей перевод ЭлегииГрея ( Сельское кладбище)
появился в 1802 г., были первыми ласточками Золотого века. Но по-
настоящему отличие этого нового, наступившего времени начинает
ощущаться в зрелых сочинениях Жуковского, начиная с 1808 г. и
далее.
Но не только карамзинисты развивали легкую поэзию.
Оригинальным писателем, не принадлежавшим к шишковистам, но
враждебным Карамзину, был князь Иван Михайлович Долгорукий
(1764–1823), внук княгини Натальи Долгорукой; о ее восхитительных
воспоминаниях я уже говорил. Порой ворчливый и ребячливый, в
добрые минуты он производил приятное впечатление своей
непринужденностью, простотой и хорошо воспитанной наивностью.
Долгорукий старался сделать темой своей поэзии смысл и простые
радости домашней жизни. Он тщательно избегал всякой
сентиментальности и чувствительности. Его проза, особенно же
необычный алфавитный словарь друзей – Храм моего сердца– имеет
те же качества, что и его стихи, и является хорошим образцом
чистого разговорного русского языка, не зараженного иностранным
влиянием и литературной модой.
Драматургия эпохи Карамзина нимало не была затронута его
восхищением перед Шекспиром. Нормы французского классицизма
начинали колебаться, уступая дорогу новому вкусу, но этот новый
вкус отдавал предпочтение не Шекспиру, а сентиментальной драме,
или comеdie larmoyante(слезной комедии), которая стала
просачиваться в Россию лет за двадцать перед тем. Новый стиль не
произвел на свет ничего ценного, ирусская сцена опиралась, главным
образом, на пьесы знаменитого немецкого автора мелодрам Коцебу.
Единственным выдающимся драматургом этого периода,
«Карамзиным сцены», был поэт Владислав Александрович Озеров
(1769–1816). Его трагедии ставились между 1805 и 1811 годами.
Успех они имели оглушительный, в значительной степени благодаря
изумительной игре величайшей трагической актрисы русской сцены
Екатерины Семеновой. Озеров сохранил классические формы (в том
числе и александринский стих), но пытался влить в эти формы новую
чувствительность. Эта атмосфера чувствительности и отделанности в
соединении с карамзинской нежностью стиха и было то, что
нравилось публике в озеровских трагедиях. Успех их начался с
Фингала(1805), сентиментальной трагедии с хорами в оссианов ском
оформлении. Апогеем успеха стал Димитрий Донской(1807),
написанный на сюжет великой победы при Куликовом поле и полный
патриотического красноречия; он был впервые поставлен во время
второй войны с Наполеоном, через несколько дней после сражения
при Прейсиш-Эйлау (1807), почему патриотические тирады и
принимались со всеобщим энтузиазмом. Последняя пьеса Озерова,
Поликсена(1811), не имела такого успеха, но по существу это лучшее
его произведение и, без сомнения, лучшая русская трагедия по