меня мощное впечатление».
Прошение о предоставлении советского гражданства было
удовлетворено.
О том, что получить последнее было не так уж просто, свидетельствует
П. П. Сувчинский: « Я тоже подал прошение о визе. Странно, в один день с
Мирским: он в Лондоне, я в Париже – о возвращении в Россию. Ему дали, а
мне отказали. Это ведь настоящий белогвардеец, он был начальником
штаба дивизии, которая шла на Харьков.(Примечательно, что в разных
изданиях приводятся противоречащие одно другому сведения о пребывании
Д. П. в деникинской армии, а в протоколах допросов Святополк-Мирского на
Лубянке отмечается лишь маршрут его движения по России в те годы. – А. Б.)
Социально мы были одинаковы. И вот ему дали, а мне отказали».
Конечно, странно.
Тем более что Сувчинского Горький знал еще по России.
Может, Мирский писал, напоминал, просил, а Сувчинский этого не
делал?
Впрочем, Горький тоже не на всякую просьбу отзывался.
М. А. Осоргину, например, с которым был знаком без малого сорок лет и
который, будучи высланным из России в 1922 году, писал Горькому:
« Эмиграция мне чужда, как и я ей. Вы это достаточно знаете», – он ничем
не помог, сколько тот ни просил.
В КОНТЕКСТЕ СОВЕТСКОЙ ЛИТЕРАТУРЫ
А ведь даже борцам с Советской властью Алексей Максимович помогал
с отъездом – в другую сторону, разумеется. Как тут не вспомнить теософку
Юлию Данзас, тоже давнишнюю знакомую Горького, которую он встретил в
1929 году уже на Соловках. Возможно, он и досрочному ее освобождению
всячески способствовал, и разрешению на выезд из страны. Уехав, Юлия
Николаевна «отблагодарила» Горького разоблачительной книгой «Красная
каторга» (1935). Или Виктор Серж, фигура еще более знаменитая, каэр
махровый, а Горький и его из лагеря вытащил (троцкиста!). Занятную все-
таки контору по импорту-экспорту Алексей Максимович организовал: в
СССР – белогвардейцев, из СССР – бывших зеков.
Обретение советского гражданства плюс громадная эрудиция и огромная
работоспособность, а также поддержка со стороны Горького быстро сделали
Д. Мирского (таков его тогдашний псевдоним) полноправным и активным
участником литературного процесса. В то последнее пятилетие, которое было
отпущено Д. Мирскому как свободному гражданину, в полной мере
реализовался его интерес к молодой советской литературе. В мощном потоке
творчества Д. Мирского, обращенного к чрезвычайно широкому кругу имен
(от Пушкина до Джойса), превалирует интерес к советской поэзии. Было в
этом интересе немало от злобы дня, утверждавшего свои приоритеты
методами, которые позднее назовут вульгарно-социологическими, – ими
впрямую будет пользоваться и критик Д. Мирский. Но при этом была и
глубина прозрения, была доброжелательность, далекая от какого-либо
захваливания. Свои пристрастия критик отдавал явлениям по-настоящему
значительным, – теперь, в перспективе прошлых лет это видится отчетливо.
А сверх того еще и организационно-публицистическая деятельность
сотрудника (или энтузиаста) вовсе политизированного проекта «История
фабрик и заводов», которая непосредственно направлялась Горьким, и
связанные с ней поездки по стране. Две – на Урал и в Среднюю Азию –
косвенно подтверждаются материалами следствия, а вот третья поездка – на
Беломоро-Балтийский канал – на следствии не «засвечена». Вообще
трагическим парадоксом теперь кажется то, что громкий список фамилий
главных авторов книги «Канал имени Сталина» начинается и кончается
фамилиями будущих «врагов народа» – Леопольда Авербаха и Бруно
Ясенского (которых, кстати, Р. Конквест позже в книге «Большой террор»
назовет – без всяких к тому оснований – подельниками Святополк-
Мирского). Еще один из авторов – прозаик Сергей Буданцев – разделит с
Мирским смертельную колымскую судьбу.
Возможно, именно постоянные деловые пересечения с Горьким и имели
для Мирского не лучшие последствия. В воспоминаниях И. М. Гронского (в
те годы тоже входившего в круг Горького) это даже не предположение, а
вполне удовлетворенная констатация: ведь это именно он распознал в
«светлейшем князе» английского шпиона, просил заняться им Ягоду, а когда
тот отмахнулся, рассказал о своих подозрениях товарищу Сталину.
« Потом Мирский был арестован, – рассказывал в 1963 году Гронский,
сам проведший шестнадцать лет в лагерях (только не в колымских, а в
воркутинских. – А. Б.). – Мне передавали, что он попался на шпионских
мелочах. Обычно крупные разведчики проваливаются на чем-нибудь мелком.
Я с делом не знакомился, но похоже на то, что Мирский был агентом
Интеллидженс Сервис».
Что и говорить, похоже.
И обвинялся Д. П. по статье ПШ.
Вот только нет в его деле никаких «шпионских мелочей», не говоря уже
о каких-либо серьезных доказательствах, изобличающих его шпионскую
деятельность. Абсолютной ложью выглядит констатация обвинительного
заключения – « вину свою признал». Но именно с таким заключением дело
легло в свое время на стол Особого совещания НКВД: что заказали – то и
получили.
В интересной (хотя построенной, как мне кажется, на недоказуемых
предположениях) статье Вяч. Иванова «Почему Сталин убил Горького» арест
Мирского ставится в прямую связь со смертью пролетарского писателя: вот
ушел Горький – и некому стало защищать критика, осмелившегося выступить
против коммуниста Фадеева.
История эта хорошо известна.
В критике показавшегося неудачным Мирскому (как и Горькому) романа
«Последний из удэге» – в пылу литературной полемики («Литературная
газета» от 24.06.34) Мирский вообще как бы зачеркнул заслуги автора
«Разгрома». – « Вырастая вместе с эпохой, советская литература достигла
своего нынешнего высокого уровня без участия Фадеева. Чтобы подняться
до этого уровня, Фадееву предстоит огромная работа…» (Вспомним, как
высоко оценил тот же Мирский роман «Разгром» в статье «Почему я стал
марксистом», опубликованной тремя годами ранее.) Уже через месяц в
«Правде» появилась статья критика-философа П. Ф. Юдина «О писателях-
коммунистах», в которой говорилось, что Фадеев по праву занимает одно из
ведущих мест в советской литературе. И далее: « Статья некоего
Д. Мирского в„ Литературной газете“ … является безответственной
выходкой человека, которому равно ничего не стоит выбросить
талантливого пролетарского писателя из литературы. Так легко может
сводить счеты с писателем только тот, кто не болеет за советскую
литературу».
Горький вступился за Мирского через полгода (статьей в той же
«Правде»), но защита его была не свободна от некоторого передергивания.
« Дм. Мирский разрешил себе появиться на земле от родителей-дворян, и
этого было достаточно, чтобы на него закричали: как мог он, виноватый в
неправильном рождении, критиковать книгу коммуниста?» –(Кричали-то
совсем не за это! – А. Б.) – «Следует напомнить, –развивал Горький
полюбившуюся ему мысль о «белых воронах» , – что Белинский,
Чернышевский, Добролюбов – дети священников –(и здесь не обошлось без
неточностей. – А. Б .) – и можно назвать не один десяток искренних и
крупных революционеров, детей буржуазии, которые вошли в историю