обративших на себя внимание статей о Пушкине и Байроне; Анатолий Ф. Кони
(р. 1844), самый старый из ныне живущих русских писателей, составил себе
имя как автор книги о докторе Гаазе, известном филантропе, и еще более как
автор нескольких томов воспоминаний. Они написаны легким и прозрачным
языком, приятно напоминающим фрагменты воспоминаний Тургенева.
Эстетическое возрождение 80-х и 90-х гг. многим обязано князю Урусову
(1843–1900). Он установил в России культ Флобера и Бодлера, и был одним из
лучших литературных критиков своего времени, хотя критика его
высказывалась в беседах и письмах.
Но наиболее замечателен из всех этих юристов-литераторов Сергей
Аркадьевич Андреевский (1847–1918). Он был одним из самых преуспевающих
адвокатов, но имя его запомнится скорее в связи с его литературными трудами.
Стихи его, как и все стихи того времени, незначительны. Зато критические
статьи его были событием – он был первым критиком, отдавшим должное
Достоевскому (статья о Братьях Карамазовых, 1888) и первым, обратившим
внимание на старую поэзию: он открыл Баратынского. Но главное его
произведение – Книга Смерти, опубликованная посмертно (Ревель, 1922). Он
раскрылся в ней как изящный и тонкий прозаик, прилежный и умный ученик
Лермонтова, Тургенева и Флобера. Наиболее замечательна первая часть,
написанная около 1891 г. В ней описана история его первого столкновения со
смертью, в которой есть пассажи поразительной силы и красоты. Такова,
например, глава о его старшей сестре Маше, о его болезненной любви к ней, о
ее странной душевной болезни и ранней смерти. Эта глава заслуживает
высокого места в русской литературе. Она великолепна по искреннему анализу
собственных чувств, по живости рассказа и по выдержанному ритму, которого
не встретишь ни у Лермонтова, ни у Тургенева. Вся глава (около пятидесяти
страниц) представляет единое ритмическое целое. Ритм совершенно
46
неназойлив и тем особенно прекрасен; обороты речи настолько разговорны, что
нетренированное ухо и не заподозрит, а нарочито неритмизированное чтение не
укажет слушателю, что тут таится нечто особенное. Это одно из прекраснейших
достижений русской прозы.
7. ПОЭТЫ
Андреевский как типичный представитель своего времени сказал в одной
из статей, что единственный законный сюжет для поэзии – «красота и печаль».
Эти два слова и впрямь суммируют поэтическую продукцию восьмидесятых и
начала девяностых годов. Возрождение поэзии началось за несколько лет до
1881 г. и затронуло как «гражданственную» школу, так и поборников
«искусства для искусства». Но разница между обеими «школами» очень
невелика. По стилю они неразличимы. «Гражданские» поэты предавались
печали, вызванной зловредным деспотизмом и социальной несправедливостью,
но не было у них и в помине могучего и отважного реализма Некрасова – а ведь
именно от Некрасова они себя вели. Школа «искусства для искусства»
размышляла о красоте и печали, рождающейся от движений сердца, но у ее
поэтов не было ни высокого мастерства Фета, ни обширности интересов
Случевского.
Самым знаменитым из «гражданских» поэтов был Семен Яковлевич
Надсон (1862–1887), молодой человек полуеврейского происхождения, очень
рано умерший от чахотки. Стихи его внушены бессильным желанием сделать
мир лучше и жгучим сознанием собственного бессилия. Это сближает его с
Гаршиным, но у него не было ни гаршинского воображения, ни его духовной
энергии. Поэзия Надсона – гладкая, бескостная, она избегает уродства, но в ней
нет ни жизни, ни силы. Это предел падения русской поэтической техники, а
популярность Надсона – показатель предела падения русского поэтического
вкуса. Его студенистая поэзия предпочиталась всему на свете, каждая
гимназистка, каждый студент знали наизусть сотни его строк, количество его
сборников еще до конца столетия исчислялось десятками тысяч. Единственным
его соперником был Минский (псевдоним Н. М. Виленкина, р. 1855), первый
чистокровный еврей, завоевавший известность в русской литературе. Он
вступил на свое поприще раньше Надсона, но не мог тягаться с ним – его стихи
казались холодными и головными. Мы еще встретимся с ним в следующей
главе. В конце 80-х гг. он отошел от «гражданской» поэзии и стал первой
ласточкой модернистского движения вместе с Мережковским, который начинал
как гражданский поэт под покровительством Надсона. Но Мережков ский с
самого начала был по поэтической культуре гораздо выше своих
современников.
Самым популярным из негражданских поэтов был Алексей Николаевич
Апухтин (1840–1893). Он был другом и однокашником Чайков ского, видной
фигурой в петербургском обществе, где выделялся своей ненормальной
толщиной. Он был как бы аристократическим двойником Надсона: для
дворянства и служилого класса он был то же, что Надсон для радикальной
интеллигенции. Это тоже поэзия бессильного сожаления, но это сожаление об
ушедших днях юности, когда он мог больше наслаждаться женской любовью и
вкусом вина. Это стихи человека, разрушившего свое здоровье излишествами.
Они не такие бесцветные, не такие студенистые, как стихи Надсона, потому что
из них не так старательно изгоняется всякий реализм и каждая конкретная
подробность. Некоторые стали очень популярны в виде романсов, как,
например, известные Ночи бессонные, ставшие «гвоздем» цыганского
репертуара. Более достойный поэт – граф А. А. Голенищев-Кутузов (1848–
47
1913). Его называли поэтом Нирваны. Он пытался возродить строгий
«классический» стиль, но в его руках он стал ровным и безжизненным. Лучше
всего ему удавалось писать о смерти и разрушении. Описание снежной бури в
одном из его стихотворений не лишено достоинств. Но главная причина, по
которой он может претендовать на известность, та, что некоторые его стихи
положил на музыку Мусоргский, питавший странную слабость к его поэзии.
Другой аристократ, писавший стихи, был граф П. Д. Бутурлин (1859–1895).
Он был более чем наполовину иностранец – в нем текла итальянская и
португальская кровь, а образование он получил английское. Первая его книга –
английские стихи – была напечатана во Флоренции. Он сотрудничал в Академи
и в других английских газетах. На русском языке он так и не научился говорить
без ошибок. Поэтому его поэзия не выдерживает критики, но она интересна как
изолированный пример английского влияния – Бутурлин был преданный
последователь Китса и прерафаэлитов.
В конце 80-х гг. критики-антирадикалы попытались создать шум вокруг
поэзии Константина Михайловича Фофанова (1862–1911). Совершенно
некультурный и необразованный (он был сыном лавочника из петербургского
предместья), он обладал тем, чего не было ни у кого из его современников –
подлинным песенным даром. Стихи его – о звездах, о цветах, о птичках – все
это иногда вполне искренно, но, в общем, мало интересно, и так как он не
владел техникой, то уровень тут крайне неровен. Следующий поэтический бум
был вокруг Мирры Лохвицкой (1869–1905), выпустившей в 1895 г. томик
страстной и экзотической женской поэзии. Стихи Лохвицкой и Фофанова
казались последним словом красоты в 90-е гг. Но тут началось движение
символистов и наступило истинное возрождение поэзии.
8. ВЛАДИМИР СОЛОВЬЕВ
Восьмидесятые годы были периодом (мягкой) реакции против
утилитаристского позитивизма предыдущей эпохи. Эта реакция выразилась в
хилом возрождении поэзии и несколько более энергичном возрождении
религиозного идеализма. Радикалы были по природе идеалистами, но их
идеализм был основан (как шутил Соловьев) на невозможном силлогизме:
«Человек произошел от обезьяны, следовательно, мы должны любить друг
друга». Восьмидесятые годы постарались подвести под этот силлогизм более