тем, что они есть, – величайшей поэмой. Важно не то, что она означает, а то,
что она есть. Музыкальный гений Блока достигает в ней своих вершин. С точки
зрения ритмической конструкции это чудо из чудес. Музыкальный эффект
построен на диссонансах. Блок вводит слова и ритмы грубой и пошлой
«частушки» и достигает эффекта невероятного простора и величия. Построена
поэма с чудесной точностью. Развивается она широкими взмахами, переходами
из одного ритма в другой и переплавлением диссонансов в высшую гармонию.
Несмотря на грубый реализм и язык, находящийся на грани жаргона, хочется
сравнить поэму с такими шедеврами лирического построения, как Кубла Хан
или первая часть Фауста. Существуют два английских перевода Двенадцати.
Их можно прочесть, чтобы получить общее представление о «содержании», но
они не дают никакого понятия о величии и совершенстве оригинала. Поэма
кажется непереводимой, из чего можно сделать вывод, что перевести ее как
следует – немыслимое чудо. Однако такое чудо осуществил немецкий
переводчик Вольфганг Грегер, чей перевод почти достигает уровня
оригинального текста.
В том же месяце, когда были написаны Двенадцать (январь 1918),
Блок написал Скифов , напряженно риторическую инвективу против
западных народов, которые не хотят заключать мир, предложенный
большевиками. Это весьма красноречиво, но не слишком умно, и во всяком
случае гораздо ниже по уровню, чем Двенадцать .
Это было последнее стихотворение Блока. Новое правительство,
ценившее своих немногих интеллигентных союзников, загрузило Блока
работой, и целых три года он трудился над всякого рода культурными и
переводческими начинаниями, которыми руководили Горький и
Луначарский. После Двенадцати его революционный энтузиазм спал и
сменился пассивным унынием, куда не проникал даже ветер вдохновения.
Он пытался продолжать работу над Возмездием, но из этого ничего не вышло.
Он смертельно устал – и был пуст.
В отличие от многих других писателей он не страдал от голода и холода,
потому что большевики заботились о нем, но он был мертв задолго до своей
смерти. Такое впечатление сложилось у всех, кто вспоминает Блока в это время.
Он умер от сердечной болезни 9 августа 1921 г. Двенадцатьпрославили его
137
больше, чем все предыдущее, но левые литературные школы в последние годы
жизни Блока дружно его ниспровергали. Его смерть стала сигналом для
признания его одним из величайших национальных поэтов.
В том, что Блок – великий поэт, нет и не может быть сомненья. Но при
всем своем величии он, безусловно, поэт нездоровый, болезненный,
величайший и типичнейший представитель поколения, лучшие сыны
которого были поражены отчаянием и, неспособные победить свой
пессимизм, либо впадали в опасный и двусмысленный мистицизм, либо
находили забвение в вихре страстей.
10. Андрей Белый
Рассказывая о жизни Блока, я несколько раз упомянул имя другого
замечательного писателя – Андрея Белого.
Блок был величайшим, но Андрей Белый, конечно же, самым
оригинальным и самым влиятельным из всех символистов. В отличие от
Блока, которого больше всего влекло прошлое с его великими
романтиками, Белый был весь обращен к будущему и из символистов был
ближе всех к футуристам. Он и сегодня далеко опережает всех символистов
по силе своего влияния; пожалуй, он единственный символист, который
участвует в литературном развитии как активная сила.
В особенности большое влияние оказала его проза, которая
революционизировала стиль русских писателей. Белый – фигура более сложная,
чем Блок, да и все прочие символисты; в этом смысле он может соперничать с
самыми сложными и смущающими фигурами в русской литературе – Гоголем и
Владимиром Соловьевым, которые оказали немалое влияние на самого Белого.
С одной стороны Белый – это самое крайнее и типичное выражение
символистских воззрений; никто не пошел дальше его в стремлении свести мир
к системе «соответствий» и никто не воспринимал эти «соответствия» более
конкретно и реалистично; но именно эта конкретность его нематериальных
символов возвращает его к реализму, как правило, находящемуся вне
символистского способа самовыражения. Он настолько владеет тончайшими
оттенками реальности, выразительнейшими, значительнейшими,
подсказывающими и одновременно ускользающими деталями, он так велик и
так оригинален в этом, что невольно возникает совершенно неожиданное
сравнение с реалистом из реалистов – с Толстым. И все-таки мир Белого,
несмотря на его более чем жизнеподобные детали, есть невещественный мир
идей, в который наша здешняя реальность лишь проецируется как вихрь
иллюзий. Этот невещественный мир символов и абстракций кажется зрелищем,
полным цвета и огня; несмотря на вполне серьезную, интенсивную духовную
жизнь он поражает как некое метафизическое «шоу», блестящее, забавное, но
не вполне серьезное.
У Белого до странного отсутствует чувство трагедии, и в этом он
опять-таки совершенная противоположность Блоку. Его мир – это мир
эльфов, который вне добра и зла, как та страна фей, которую знал Томас
Рифмач;в нем Белый носится как Пэк или Ариэль, но Ариэль
недисциплинированный и сумасбродный. Из-за всего этого одни видят в Белом
провидца и пророка, другие – мистика-шарлатана. Кем бы он ни был, он
разительно отличается от всех символистов полным отсутствием
сакраментальной торжественности. Иногда он невольно бывает смешон, но
138
вообще он с необычайной дерзостью слил свою наружную комичность с
мистицизмом и с необычайной оригинальностью использует это в своем
творчестве. Он великий юморист, вероятно, величайший в России после Гоголя,
и для среднего читателя это его самая важная и привлекательная черта. Но
юмор Белого сперва озадачивает – слишком он ни на что не похож. Русской
публике понадобилось двенадцать лет, чтобы его оценить, и вряд ли он сразу
завоюет неподготовленного западного читателя. Но те, кто его отведал и
получил к нему вкус, всегда будут признавать его в точном смысле слова
единственным – редчайшим, изысканнейшим даром богов.
Как столь многие современные русские писатели Андрей Белый
прославился под псевдонимом, в конце концов, заменившим его наследственное
имя даже в частной жизни. Настоящее его имя – Борис Николаевич Бугаев. Он
родился в Москве в 1880 г. – в том же году, что и Блок. Его отец, профессор
Бугаев (профессор Летаев в сочинениях сына), был выдающимся математиком,
корреспондентом Вейерштрасса и Пуанкаре, деканом факультета Московского
университета. Сын унаследовал от него интерес к самым трудным для
понимания математическим задачам. Он учился в частной гимназии
Л. И. Поливанова, одного из лучших педагогов России того времени, который
внушил ему глубокий интерес к русским поэтам.
В доме М. С. Соловьева Белый встречался с Владимиром Соловьевым и
рано стал знатоком его мистического учения. Годы конца века и начала
следующего стали для Белого и для его не по годам развитого друга Сергея
(сына М. С. Соловьева) временем экстатического ожидания апокалипсиса. Они