четыре года в таком непрекращающемся кошмаре. В мою задачу не входит
рассказывать о страданиях петербургских жителей (в Москве, где находилось
правительство, и которая была ближе к хлебородным районам, условия были
чуть-чуть лучше). Писатели страдали меньше, главным образом благодаря
«просветительским» затеям Горького, но и они месяцами жили на осьмушке
хлеба в день – да и эта осьмушка не всегда им доставалась. Большинство
провели зимы 1918 и 1919 гг., не вылезая из шуб, потому что топлива не
хватало еще более, чем еды. Условия литературной жизни в Петербурге в 1918–
1920 гг. живо описаны в Сентиментальном путешествииВиктора Шкловского.
Писание денег не давало, потому что за 1918 год все частные издательства
вымерли и государство практически монополизировало печатное дело. Для того
чтобы выжить, писатели должны были работать над переводами для
горьковского предприятия под названием «Всемирная литература», или в
театрах, или читать лекции в разных заведениях. Да и за это их рацион
увеличивался незначительно. Книги с датой выпуска 1919 и 1920 очень редки,
особенно если выпущены не Государственным издательством (Госиздатом), и в
будущем, вероятно, будут приманкой для коллекционеров. Книгопечатание не
прекратилось вовсе благодаря просвещенным спекулянтам, с одной стороны, и
изобретательности некоторых молодых авторов – с другой; эти последние
умудрялись доставать бумагу и печатать свои книги бесплатно (особенно
ловкими себя показали в этом деле имажинисты); Государственное
издательство, со своей стороны, печатало литературную пропаганду (Маяков -
ского). От террора литературный мир пострадал сравнительно мало; конечно,
все писатели не-коммунисты отсидели по нескольку месяцев в тюрьме, но
152
казнен был из всех известных писателей один Гумилев. Некоторое количество
не менее известных авторов и университет ских профессоров были, в
неформальном порядке, убиты в провинции или умерли в тюрьме.
Несмотря на все это литературная жизнь не прекратилась. В Петербурге
независимая литературная жизнь сконцентрировалась вокруг «Вольфилы»
Андрея Белого и подобных ей групп и приняла отчетливо мистическую окраску.
В Москве она была более шумной, менее пристойной и главными центрами ее
были поэтические кафе, где футуристы и имажинисты читали свои стихи и вели
литературные битвы. Для всей России этого времени характерно господство
шумных и агрессивных левых литературных групп: пато логически-
преувеличенный интерес к театру, в соединении с полным пренебрежением к
зрителю (театры жили на правительственные дотации и потому могли обойтись
без зрительского ободрения); подавляющее преобладание стихов над прозой и
необычайное множество литературных «студий», где молодых учили азам
своего искусства признанные мастера. Самые известные из этих студий:
Петербургская, где искусство поэзии преподавал Гумилев, а искусство прозы
Замятин, и Московская, поддерживаемая государством студия пролетар ских
поэтов, которую вел Брюсов.
Для литературы первым результатом НЭПа было закрытие
многочисленных субсидируемых государством учреждений, что ей
соответственно повредило. Вторым результатом было рождение частных
издательств (большинство их базировалось в Берлине, но работало на русский
рынок); большая часть этих издательств просуществовала недолго, и сегодня
Госиздат опять самый главный книгоиздатель, выпускающий больше книг, чем
все частные издательства вместе. Атмосфера литературной жизни изменилась,
стала не такой нервной, более или менее нормализовалась и стала похожа на
дореволюционную в худшие времена. Создана весьма суровая цензура, которая
становится с каждым годом суровее. То, что было возможно в 1922 г.,
совершенно невозможно в 1925, а о политическом журнализме, кроме строго
коммунистического, не может быть и речи. Даже журналисты-коммунисты
подчинены строжайшему контролю ЛИТО (Литературный отдел – так ныне
зовется цензура). Как и во дни Николая I, некоторой свободой пользуются
только беллетристика и поэзия. Но и художественная литература очень страдает
от тирании цензора: нам известно немало произведений, написанных лучшими
авторами, которые так и не увидели света, и не увидят его, пока остается в силе
нынешнее положение. В этих условиях, особенно после высылки писателей и
философов из СССР, очень немногие из оставшихся там литераторов не
выразили, так или иначе, активной поддержки властям предержащим: русские
писатели, начиная с 1921 г., проявляют гораздо большую сервильность, нежели
принято было при старом режиме. Тем большего уважения заслуживают те, кто
воздержался от выражений преданности. Тем не менее очень немногие
писатели, за исключением футуристов, у которых большевизм еще
дореволюционная традиция, стали коммунистами. Частично это объясняется
тем, что желающие вступить в компартию подвергаются очень строгой
проверке, но еще и тем, что русская литература на родине, так же как и
мыслящая часть нации, по духу может быть большевистской, но не
коммунистической, и уж безусловно не интернационалистской. Самое
очевидное чувство во всех их писаниях – это агрессивный, самоуверенный,
неловкий национализм и презрение к странам Запада; это же звучит в
разговорах тех, кто приезжает за границу. Никогда Россия не была так
пропитана национализмом, как с тех пор, что в ней воцарился Интернационал.
Писатели, не выступающие открыто против советской власти и признающие,
153
хоть на словах, мудрость Маркса и величие Ленина, называются
«попутчиками», что означает – те, с кем нам до какого-то места по дороге.
Вопрос о том, как к ним относиться, партия решает по разному: «либеральное»
крыло (возглавляемое Троцким и «критиком» Воронским) за то, чтобы их
поддерживать, коль скоро они «открыто не вредят коммунистическому
воспитанию народа». Левое крыло, состоящее в основном из амбициозных, но
бесталанных писателей-коммунистов, утверждает, что в государственную
периодику можно допускать только тех, кто приносит прямую пользу
коммунистическому воспитанию масс. На дискуссии по этому поводу,
происходившей в мае 1921 г., комиссия, собранная ЦК партии, приняла
резолюцию в пользу политики Воронского. Благодаря этой политике
государственная печать в состоянии заполнять свои литературные журналы
творениями попутчиков, которые могут более или менее прилично жить на
получаемые гонорары.
154
Глава VI
1. ГУМИЛЕВ И ЦЕХ ПОЭТОВ
Движение, начатое символистами, имело в виду расширение поэтического
горизонта, освобождение индивидуальности, повышение уровня техники; в
этом смысле оно находится на подъеме, и вся заслуживающая внимания русская
поэзия с начала века и до наших дней принадлежит к одной и той же школе. Но
differentia specifica
(видовые отличия) поэтов-символистов – их
метафизические устремления, их концепция мира как системы подобий, их
тенденция приравнять поэзию к музыке – не были подхвачены их
наследниками. Поколение поэтов, родившихся после 1885 г., продолжило
революционную и культурную работу символистов – но перестало быть
символистами. Примерно в 1910 г. школа символистов стала распадаться, и в
последующие несколько лет возникли новые, соперничающие школы, самые
главные из которых – акмеисты и футуристы.
Акмеизм(это нелепое слово было впервые иронически произнесено
символистом-противником, а новая школа вызывающе приняла его как
название; однако это название никогда не было особенно популярно и вряд ли
еще существует) базировался в Петербурге.
Основоположниками его были Городецкий и Гумилев, и это была
реакция на позицию символистов. Они отказались видеть вещи только как