получил возможность выбрать место проживания. Он поселился в Петербурге,
где прожил до 1921 г. Произведения его с 1902 г. стали появляться в изданиях
модернистов. Первая книга появилась в 1907 г. Долгое время у его
произведений было очень мало читателей, и даже модернисты смотрели на него
с легким удивлением и не всегда охотно предоставляли ему свои страницы. Так,
в 1909 г. редактор Аполлона, главного журнала модернистов, отказался печатать
Историю Стратилатова, которая сейчас признана шедевром и
первоисточником чуть ли не всей последующей русской художественной прозы.
Но в литературных кругах Ремизов стал чрезвычайно популярен. Со
свойственным ему причудливым и лукавым юмором он изобрел целую
организацию, которой был канцлером – Великую Вольную Обезьянью Палату.
У многих видных русских писателей и издателей имеются грамоты,
подтверждающие тот или иной их сан в этой палате, написанные великолепным
рукописным шрифтом XVII века и подписанные propria caudaАсыка, царь
обезьяний. Первыми кавалерами этого ордена стали ближайшие друзья
Канцлера – философы Розанов и Шестов. Его комнаты были настоящим
173
зверинцем всевозможных игрушечных зверей и чертиков, которые являются
героями многих его произведений. Постепенно, особенно же после
Стратилатова, ставшего известным еще до того, как был напечатан, Ремизов
сделался главой новой литературной школы, и к началу войны печать была
заполнена подражаниями Стратилатовуи другим ремизовским рассказам.
Пришвин, А. Н. Толстой и Замятин были первыми его последователями.
В 1916 г., когда эгоистичная и близорукая политика Антанты требовала, чтобы
Россия мобилизовала больше людей, чем могла вооружить, был мобилизован и
Ремизов, но после врачебного обследования был освобожден по болезни. После
своего исключения из университета Ремизов не принимал участия в политике,
но то, что он писал во время войны, в 1917 и в последующие годы,
замечательно необыкновенной отзывчивостью на жизнь нации. Нигде
атмосфера Петербурга в трагические 1914–1921 годы не передана так
убедительно, как в книгах Ремизова Мара, Взвихренная Русьи Шумы города.
Он не становился ни на чью сторону – ни в 1917 г., ни потом. Слово о погибели
Русской земли, написанное в августе-сентябре 1917 г., хотя и «политично» в
лучшем, широчайшем греческом смысле слова, совершенно вне партийной
политики. Прожив в Петербурге все самые голодные и холодные годы, Ремизов,
чье здоровье было серьезно подорвано перенесенными лишениями, получил,
наконец, разрешение советского правительства уехать из России. В конце
1921 г. он приехал в Берлин, потом в 1923 г. переехал в Париж. Несмотря на
жизнь за границей Ремизов по-прежнему занимает строго аполитичную
позицию, даже когда пишет о «политике». Это не помешало советскому
правительству запретить ввоз его книг в СССР – из-за их мистического и
религиозного характера.
Творчество Ремизова – самое разнообразное в русской литературе; оно
настолько разнообразно, что немногие из его поклонников могут восхищаться
им в целом. Тем, кто ценит «подпольную» достоевщину Пруда, вряд ли
покажется интересной камерная наивность В поле блакитном; тех, кто любит
лирическое красноречие его мистерий или Слово о погибели Русской земли,
отвратят напечатанные в частном порядке нецензурные сказки вроде Царя
Дадона. Ухватить сущность ремизовской личности или понять принцип,
объединяющий его творчество, – труднейшая, почти невыполнимая задача,
настолько он неуловим и многосторонен. Он величайший юморист – и в то же
время иной раз проявляет такое отсутствие чувства юмора, что хочется
записать его в разряд самых «священнодействующих» символистов. Связь его с
ними непреложна. Он принадлежит к тому же пласту в истории русской
цивилизации. Но в нем есть нечто большее, чем просто символизм, и отличает
его от современников глубокая укорененность в русской почве. Он впитал и
усвоил всю русскую традицию, от мифологии языче ских времен до
русифицированных форм византийского христианства, до Гоголя, Достоевского
и Лескова. Он самый натуральный славянофил из современных русских
писателей. Он, кстати, один из тех, кто опровергает распространенное и
поверхностное представление о России как главным образом крестьянской
стране. Все самые оригинальные и «русские» из русских писателей – Гоголь,
Григорьев, Достоевский, Лесков – не принадлежали к крестьянству и не знали
его. То же можно сказать о Ремизове: он жил в московском «Ист-энде», в
Петербурге, в больших и малых провинциальных городах, но в деревне никогда
не провел более двух дней кряду.
Ремизов человек книжный, рукописный, не зря он женился на палеографе.
Никто в России не говорил о книгах с такой искренней любовью; ни в чьих
устах слово «книжник» не звучит такой похвалой и нежностью. В его
174
творчестве многое есть переработки фольклора или древних легенд. Одна из
его книг Россия в письменах– комментарий к некоторым старинным рукописям,
оказавшимся в его владении. Он писатель-труженик, и не в одном, а во многих
смыслах. Он не только работает над стилем так же тщательно и терпеливо, как
Чарльз Лэм (с которым у него есть кое-что общее), но даже сам его почерк –
тщательное и искусное возрождение рукописного шрифта семнадцатого
столетия.
Творчество Ремизова можно разделить на то, что мы условно назовем его
прозой и поэзией. Собственно, метрически-поэтического он не создал ничего,
но разница в языке и художественном предмете между его рассказами и,
скажем, Словом о гибелипозволяет нам говорить о его поэзии, отличной от его
же прозы. И по своей внутренней ценности и по историческому значению его
проза важнее его поэзии. Именно своей прозой он оказал такое большое
влияние на молодое поколение писателей. Несмотря на свое громадное
разнообразие эта проза объединяется общим устремлением – «разлатинить»,
«расфранцузить» русский литературный язык и восстановить его природную
русскость. Русская литературная проза, с самого начала своего, с XI века и до
сегодняшних газет никогда не была свободна от иностранных грамматических
влияний. Греческое влияние славянских переводов церковных текстов,
латинское влияние школ в XVII–XVIII вв., французское влияние,
преобладающее со времен Карамзина и Пушкина, – все это густым слоем
наложилось на современный русский литературный язык и потому он так
непохож на разговорный народный и на язык высших классов до вмешательства
школьного учителя. Разница заключается в основном в синтаксисе и даже такие
писатели как Толстой, старавшиеся писать намеренно разговорным языком, не
могли обойтись без латинизированного и офранцуженного синтаксиса. Только
Розанов в своей «до-гутенберговской» прозе стал создавать более
«разговорные» формы письменного русского языка. Ремизов пошел дальше. Его
проза, как я уже говорил, – это сказ; иначе говоря, она воспроизводит
синтаксис и интонацию разговорного языка, причем в его наименее
литературных и наиболее необработанных формах. У него острое чувство
слова, индивидуального слова и грамматической композиции. Проза его, часто
умышленная и затейливая, всегда остается новой и никогда не впадает в
литературные штампы. Он научил русского писателя ценить слова, думать о
них как о самостоятельных существах и не употреблять их как знаки или
простые части стандартных речевых групп. Нередко он заходит в этом
направлении слишком далеко: не может преодолеть искушения употребить
хорошее старое слово, на которое он наткнулся в каком-нибудь старом