3
Другая сторона художественной концепции жизни - трактовка человеческих характеров, судеб людей - имела тот же смысл. В реализме шестидесятников трагическая зависимость человека от обстоятельств раскрыта с особой силой и своеобразием. Руководящей идеей шестидесятников становится мысль о том, что человек формируется совокупностью всех условий окружающей действительности и черпает все свои знания, чувства, ощущения из опыта повседневной жизни, особенно из опыта борьбы за свое существование. Поэтому для развития человека очень важно, какова социальная действительность, каковы ее качества, насколько она человечна, может ли человек черпать в ней материал для воспитания в себе человека.
Чернышевский в статье о "Губернских очерках" Щедрина, произведении принципиального значения для писателей-демократов 60-х гг., сформулировал одно из основных положений социологии революционных просветителей-социалистов. "Отстраните пагубные обстоятельства, и быстро просветлеет ум человека и облагородится его характер", - говорит он. [25] Роль данной идеи, как и "Губернских очерков", подсказавших эту идею, была исключительно важной для нового понимания жизни и ее художественного воспроизведения. Сформулированное Чернышевским положение открывало путь к материалистическому истолкованию связей человека и общественной среды, к усилению социально-критического и гуманистического содержания литературы, ее роли как фактора социального прогресса. Чернышевский указал на такую правду жизни, которая действительно могла помочь трудовому народу.
В "Святом семействе" Карл Маркс писал: "Не требуется большой остроты ума, чтобы усмотреть необходимую связь между учением материализма о прирождённой склонности людей к добру и равенстве их умственных способностей, о всемогуществе опыта, привычки, воспитания, о влиянии внешних обстоятельств на человека, о высоком значении промышленности, о правомерности наслаждения и т. д. - и коммунизмом и социализмом. Если человек черпает все свои знания, ощущения и пр. из чувственного мира и опыта, получаемого от этого мира, то надо, стало быть, так устроить окружающий мир, чтобы человек в нём познавал и усваивал истинно человеческое, чтобы он познавал себя как человека <...> Если характер человека создаётся обстоятельствами, то надо, стало быть, сделать обстоятельства человечными. Если человек по природе своей общественное существо, то он, стало быть, только в обществе может развить свою истинную природу, и о силе его природы надо судить не по силе отдельных индивидуумов, а по силе всего общества". [26]
Нетрудно заметить, что с этими мыслями молодого Маркса очень тесно соприкасается приведенное выше высказывание Н. Г. Чернышевского о необходимости борьбы за человечность обстоятельств как основы для перевоспитания человека, развития его человеческой сущности.
Рязанов, герой романа Слепцова "Трудное время", прямо говорит: "Все зависит от условий, в которые человек поставлен: при одних условиях он будет душить и грабить ближнего, а при других - он снимет и отдаст с себя последнюю рубашку". [27] Такое понимание зависимости характера от обстоятельств утверждается и Помяловским в повестях "Мещанское счастье" и "Молотов" (1861). Здесь показана трагическая участь образованного пролетария Молотова, осознавшего себя врагом помещичьего строя, но вынужденного под влиянием "подлой действительности" подавить в себе духовные запросы и помириться на "честной", "благонравной" "чичиковщине". По этому поводу Горький писал: "Хорошие повести Помяловского о том, как революционер превращался в благополучного мещанина, недооценены <...> эти авторы (Горький здесь имел в виду еще Слепцова, Кущевского, - Н. П.) проницательно изобразили процесс превращения героя в лакея...". [28] В повестях Помяловского ставятся важные общественные вопросы. Почему на Руси возможны характеры, подобные Молотову, Череванину и Потесину, почему в этих людях "постепенно и медленно утихала сокрытая ненависть", торжествовала "одеревенелость" и "благодетельное равнодушие", почему на Руси "тяжело и скучно жить"? Писатель, рисуя перерождение Молотова и безутешную тоску Нади, отвечает на эти вопросы. Господствующие законы "звериной жизни", "барского хамства и хамского хамства" (Левитов) губят человека. Помяловский, названный Горьким "ярким и огромным", "глубоко чувствовал враждебную жизни силу мещанства, умел беспощадно правдиво изобразить ее и мог бы дать живой тип героя". Таким писателем был и Слепцов, который "устами Рязанова, зло и метко посмеялся над мещанином". [29]
Беллетристы-демократы воспроизводят и анализируют именно повседневный чувственный опыт своих героев и устанавливают, к каким результатам ведет этот опыт. Изображение всего этого становится специальным предметом их творчества. Они создали ряд ярких произведений, в которых буквально исследуется история уродливого формирования личности под воздействием "неразумной силы вещей" (Чернышевский). Потрясающая правда "Очерков бурсы" Помяловского состояла в том, что в этом произведении читатели увидели изображение всего российского строя жизни, нравственно калечащего личность человека, уродующего, губящего талантливых, сильных людей. Передовая критика и публицистика сблизили бурсу с царской тюрьмой, а "Очерки бурсы" Помяловского - с "Мертвым домом" Достоевского. Характерны оценки бурсацкой жизни и бурсацкой педагогики у Помяловского. Он проникает во все то, что "оподляет дух учебного заведения". Его интересует, как в бурсе формируются "отвратительные гадины" (Тавля), "дикие характеры" (Гороблагодатсккй), "заколоченные личности". "Мертвящая долбня", проникающая в кровь и кости ученика; "растлевающая сила хорового, начала"; "подлая власть товарища над товарищем"; "душевное отупение" - так определяет автор сущность бурсацкого воздействия на человека. В параллель к этому миру погибших и погибающих следовало бы поставить не только "Записки из Мертвого дома", но и "Нравы Растеряевой улицы" Глеба Успенского. Это произведение, как говорил Горький, проникнуто "трепетом гнева и отвращения пред "повсеместным душегубством"". [30]
В разных формах и с различной глубиной шестидесятники показали, как говорит Глеб Успенский, "неудовлетворенные или задушенные человеческие требования". Воронов в повестях "Детство и юность" и "Тяжелые годы" (из его сборника "Болото") исследует историю формирования личности под воздействием уродливых обстоятельств (впечатления тюремной жизни, деспотическая власть отца в семье, судьба талантливого учителя, опустившегося в "грязную действительность, приправленную физическим и нравственным калечеством"). Жизнь, закованная в тяжелые кандалы, среда, требующая отрешения от всего, что было дорого сердцу, школа, отнимающая последнюю надежду на собственные силы и сознание своего человеческого "я", - таков первый университет в жизни героя Воронова. Уголок, где протекало начало его жизни, представляется ему кладбищем, где многие погребли целую жизнь, где и он видит свежую могилу своего детства. Грустно-лирическое повествование автора записок сопровождается стихами Некрасова ("Родился я в пустыне полудикой...", "Родина мать"). Затем начался второй университет жизни - столь же безотрадные впечатления юности. В цикле очерков "Петербургские типы" (из того же сборника) Воронов исследует разнообразные отвратительные порождения жизни-болота, вскрывает источники "нравственного калечества" человека ("Наш общий друг", "Знакомый незнакомец", "Современный герой", "Сквозь огонь, воду и медные трубы" и др.).
Левитов в сестре целовальничихи ("Целовальничиха", 1861) видел "оскорбленное чувство прекрасной природы". Писатели-демократы говорят о страданиях и унижениях бедняка. Но эта тема, столь характерная для передовой беллетристики 40-х гг., разрабатывается ими не в нравственно-психологическом плане, морально и эстетически возвеличивающем униженных и оскорбленных, а прежде всего в плане выявления результатов отрицательного воздействия на бедного человека социально-экономических, материальных и духовных условий его существования. Начало такого отношения литературы к жизни бедняка положено "Петербургскими углами" Некрасова и "Запутанным делом" Салтыкова, а позже "Что делать?" Чернышевского (семья Розальских). Идея "ты - брат мой", популярная в литературе 40-х гг., становится почти невозможной в жизни, воспроизведенной представителями новой литературной школы, и заменяется повой идеей - "человек человеку волк".