Мировоззрение Н. Успенского 60-х гг. почти не соприкасалось с той революционно-просветительской философско-политической программой, которая была знаменем вдохновителей "Современника". Но как писатель он подошел к народной жизни с такой стороны, которая объективно оказалась принципиально важной в обстановке революционной ситуации. В программной статье "Не начало ли перемены?" (1861), посвященной сборнику рассказов II. Успенского, изданному в 1861 г. Некрасовым, Чернышевский показал, что заслуга автора этого сборника состоит в том, что он впервые в истории русской литературы ярко и с исчерпывающей откровенностью выставил перед читателем коренную причину "тяжелого хода" народной жизни - ее следует искать в самом народе. Писатель говорит о народе всю суровую правду, смело сосредоточивая главное свое внимание на его коренных недостатках. Он берет массу дюжинного и бесцветного народа, действующего по привычке и машинально, согласно принципу "так заведено". Конечно, говорит Чернышевский, "инициатива народной деятельности" заключена не в этих безличных представителях народа и по ним нельзя судить о его способностях, но их "изучение все-таки важно, потому что они составляют массу простонародья, как и массу наших сословий". "Инициатива, - подчеркивает критик, - не от них; но должно знать их свойства, чтобы знать, какими побуждениями может действовать на них инициатива". В дальнейших своих суждениях Чернышевский не только раскрывает возможные пути воздействия людей инициативы на серую и инертную массу народа, но и выражает уверенность, что этот народ в нужную минуту может стать активной силой. [34]
Следовательно, в рассказах Н. Успенского заключается такой внутренний потенциальный смысл, который давал возможность Чернышевскому поставить одну из основных задач русской революционной демократии в обстановке революционной ситуации. Статья Чернышевского заключала в себе общий, далеко идущий программный смысл. Единство проблематики литературно-эстетической и проблематики революционно-политической - вот что прежде всего характеризовало статью Чернышевского. Естественно, что он имел в виду не только сборник рассказов и очерков Н. Успенского, этот первый и весомый вклад разночинцев в литературу. Автор статьи "Не начало ли перемены?" обобщил в определенном аспекте опыт литературного движения предшествующей эпохи, развивавшейся под знаком Гоголя и его последователей, и поставил вопрос (он был подсказан не только Н. Успенским, но и творчеством Некрасова) о необходимости такой новой фазы (после Гоголя) в развитии русской литературы, которая способствовала бы пробуждению в народе "энергических усилий, отважных решений".
4
Каковы же конкретные источники трагической судьбы человека, уродливых искажений его человеческой природы в истолковании писателей-демократов? Они разнообразны и заключены не в роковом или случайном стечении обстоятельств, не только в характере человека, в его личных ошибках, слабостях и склонностях. Писатели шестидесятники открывают первопричину зла в природе самого общества, в "печальных условиях экономического быта" (Г. Успенский). Наиболее дальновидные из этих писателей главный источник трагического характера жизни, "негодности окружающего" видят в социально-экономических отношениях эксплуататорского общества. С наибольшей полнотой этот вопрос разработал Г. Успенский в цикле повестей "Разоренье". Здесь он изображает "стонущее царство прижимки". [35] "Прижимка", "разбойничья механика" привела, по убеждению тульского рабочего-бунтаря Михаила Ивановича, героя трилогии "Разоренье", к "одурению и обнищанию простого человека". Но она искажает и природу тех, кто ест чужой хлеб. Черемухины, замечает рабочий, "с чужих денег ошалели". [36] Существенно именно то, что гибельные обстоятельства и искалеченная ими человеческая природа получают оценку с точки зрения сознательного рабочего Михаила Ивановича, который возвышается до понимания эксплуататорской сущности строя жизни.
Хотя и не с такой глубиной и яркостью, но и другие писатели-демократы уловили ту же тенденцию в отношениях трудового народа и эксплуататоров-тунеядцев. Воздействие этих отношений сказывается не только на отдельных личностях, но и на жизни, психике всего народа я имеет не случайный, а неумолимый и всеобщий характер. Всю массу трудового народа писатели-демократы ставят в единые типические обстоятельства социально-экономической жизни и показывают одинаковые результаты в судьбах людей. "Оболванивавшему" действию законов "хамской" жизни подвержен весь трудовой народ. В результате этого действия вырабатывается уродующая нравственный мир человека "философия жизни", тот лакейский, мещанский и кулацкий "кодекс житейской мудрости", который великолепно сформулирован представителями демократической прозы. Об этом кодексе речь идет и в романе Чернышевского "Что делать?" (правила, которыми живет Мария Алексеевна Розальская).
Раскрывая трагически безысходную зависимость человека из народа, из среды разночинцев от обстоятельств жизни, беллетристы-демократы зачастую создавали пессимистическую концепцию всего процесса жизни и характеров. В романе "Горнорабочие" Решетников декларирует, что он пишет "не идеалы земного счастья", а "невеселые картины" жизни. [37] Об этом же говорит и Помяловский в предисловии-манифесте к роману "Брат и сестра". Здесь романист заявляет о необходимости изучения "гнойной язвы" общества, изображения голой, неподдельной правды, которая исключала возможность положительных эстетических оценок.
Творчество шестидесятников окрашено преимущественно в мрачные тона, проникнуто скептицизмом, растерянностью перед жизнью, разочарованиями. Они изображали среду, в которой вид красоты рождал в человеке "желание, совершенно противоположное красоте" (очерк Г. Успенского "Одиночество", 1866). Даже красота природы вызывает у героев демократической литературы злую иронию, раздражение и негодование. Писатели-демократы порой окарикатуривают явления природы или вносят в картину природы иронию и сатиру ("Октябрьская дождливая ночь, с которой начинается моя история, не нуждается в жестяной театральной луне"). [38] Воронов в очерках "Болото", говоря о "поэтическом вое ветра", замечает: "Черт бы его побрал!". Характерны в этом же отношении и циничные реплики Череванина в повести Помяловского "Молотов" о ночной красоте, луне и любви. Очень часто шестидесятники воспроизводят унылый осенний пейзаж, подчеркивающий тяжелый ход жизни, нравственные страдания людей, крат их надежд. Что-то роковое и страшное, угрожающее людям и издевающееся над ними видит Левитов в окружающей природе ("Степная дорога ночью", 1861). Враждебные людям пейзажи создает и Помяловский в романе "Брат и сестра": "Ночь точно опьянела и сдуру, шатаясь по городу, грязная, злилась и плевала на площади и дороги, дома и кабаки, в лица запоздалых пешеходов и животных... На небе мрак, на земле мрак, на водах мрак. Небо разорвано в клочья, и по небу облака, словно рубища нищих, несутся". [39]
Но вместе с тем примечательно, что в тех случаях, когда деятели "новой фазы" литературного развития все же обращались к положительным эстетическим оценкам, они порой искали опору для них в природе. Они создают "мужичьи" трудовые пейзажи, им знакомо чувство приволья и свободы в природе, их положительные герои (например, Дарья в романе Решетникова "Свой хлеб") близки к природе, тянутся к ней, когда им тяжко в жизни, черпают в ной силу для сопротивления обстоятельствам. В повести "Декалов" (1862) Н. Успенский создал антитезу: античеловеческая жизнь в семинарской квартире и сон, в котором горой видит природу, приволье. И это поэтическое сновидение пробуждает в нем мучительные вопросы. Такие контрасты и сопоставления красота и чистота природы и бесчеловечные отношения людей, их уродливый нравственный мир и быт - встречаются и у других шестидесятников. С одной стороны, предстает образ свободных просторов необъятной родины, а с другой образ тяжкой, несвободной, унизительной жизни простого народа ("Трудное время" Слепцова). Основой структуры некоторых произведений Левитова являются именно эти контрасты. Этот писатель буквально поклонялся "светлому лицу природы" и безутешно скорбел о "людской погибели". Его повествование открывается рассказом о чем-нибудь зверском, гадком, а завершается тоской о человечности, красоте, гимном природе. Так, например, построен рассказ "Расправа" (1862), в основе которого антитеза: вечно прекрасная, возвышающая душу природа и человек, забывший, что он человек. Криком боли завершается названный рассказ. У одного участника мирской попойки просыпается совесть и он признает, что мужики, отдав бедную женщину в вечную кабалу богатому крестьянину, пропили правду в кабаке. И писатель кончает свое повествование сурово предостерегающими, хотя и бессильными словами: "Грозный, как эта грозно царящая ночь, грянет некогда суд на людей и обстоятельства, которые заслепили столько глаз, не видящих чужого несчастья, которые притупили столько душ, не благоговеющих теперь перед светлым лицом природы, перед этим вечным храмом истинного . бога живого". [40] Бессильная тоска о красоте, отсутствующей в самой действительности, слышится в этих лирико-патетических словах Левитова. Он надеялся на приход в будущем согласия "угрюмого, печального человека" с "веселой, цветущей природой" ("Насупротив!.." 1862).