После "Бедных людей" он сразу же печатает вторую повесть- "Двойник", принятую Белинским вначале также весьма сочувственно, но уже вскоре пробудившую в нем тревогу за дальнейшую судьбу автора. Последовавшие за ними повести "Господин Прохарчин" (1846) и в особенности "Хозяйка" (1847) вызвали разочарование критика.
Обнаружившийся с выходом "Двойника" и углубившийся в следующие годы конфликт между Достоевским и Белинским исследователи долгое время склонны были всецело объяснять идеологическими расхождениями. Такие расхождения действительно имели место - и притом нередко принимали острый характер; но конфликт между писателем и критиком имел и другие, более специфические причины. Он был вызван в значительной мере своеобразием литературно-эстетической программы молодого Достоевского, которая, как обнаружили "Двойник", "Господин Прохарчин" и "Хозяйка", лишь частично совпадала с программой натуральной школы.
Как и другие близкие к Белинскому писатели 40-х гг., Достоевский в "Бедных людях" выступил с горячей защитой человеческого достоинства скромного трудящегося человека и его равного с другими людьми права на счастье. Но уже здесь - хотя более слабо - звучит и другой мотив, не замеченный Белинским и не привлекший его внимания. При всей любви автора к Макару Алексеевичу и Вареньке, они в его изображении - двойственные натуры, "добро" сложным образом сочетается в них со "злом", чистота чувства и отзывчивость к людям - с повышенной "амбицией", с эгоистической погруженностью каждого в свой - чуждый другому - внутренний мир. Их разрыв подготовляют не только материальные условия, - в известной мере он психологически неизбежен, так как возвышенный порыв героев к братству, к слиянию двух "родственных" душ наталкивается на внутреннюю разобщенность, на невозможность полного взаимного понимания. Эту психологическую сложность взаимоотношений Вареньки и Девушкина в критике 40-х гг. тонко почувствовал В. Н. Майков.
Социально-психологические мотивы эгоистической замкнутости "бедных" людей, их взаимной "непроницаемости" друг для друга, сложного сочетания в одном и том же современном человеке, в том числе самом приниженном, рядовом и заурядном "добра" и "зла" - мотивы, которые в зародыше содержатся уже в "Бедных людях", - получат развитие в следующих повестях молодого Достоевского. Герой "Двойника", господин Голядкин - скромный чиновник, скопивший небольшой капитал и собирающийся жениться на дочери начальника. Брак этот неожиданно расстраивается из-за вмешательства генерала, сватающего невесту Голядкина за своего племянника. Лишившийся внезапно невесты и. протекции Голядкин выброшен из "хорошего" общества, оказывается в его глазах, как он мучительно сознает, не более чем грязной "ветошкой", о которую вытирают свои сапоги департаментские чиновники. Однако ужас состоит не только в этом. Сошедший с ума робкий и честный Голядкин при свете потрясенной совести отшатывается от себя, так как обнаруживает в себе психологические зачатки также и тех неприглядных, подлых свойств чиновничьей души, сгустком которых для него становится его фантастический "двойник" психологический антипод Голядкина. Другой герой-чиновник молодого Достоевского, господин Прохарчин, носит в душе тайну, которую обнаруживает для окружающих лишь его смерть. Нищий обитатель ночлежки, он из страха перед непрочностью своего положения и из своеобразного протеста против давящих и обезличивающих сил окружающего мира копит в своем тюфяке кипы ассигнаций и предается в душе гордым "наполеоновским" мечтаниям.
Характеризуя наследие русских демократов-просветителей 40-60-х гг. XIX в., В. И. Ленин в статье "От какого наследства мы отказываемся" отметил, что вопросом, который стоял в центре внимания главных представителей тогдашней передовой литературы, был вопрос о борьбе с крепостным правом, его проявлениями в политической, социальной и культурной жизни страны. Внимание же Достоевского - и это определило особое, исключительное положение его творчества среди творчества писателей середины XIX в. - уже с первых шагов его деятельности было в первую очередь отдано вопросу о том, каковы потенциальные силы и возможности, скрытые в груди того "маленького человека", за освобождение которого столь искренно и горячо ратовала передовая литература 40-х гг. Достаточно ли, для того чтобы построить новое, справедливое общество, уничтожить старые, крепостнические порядки и учреждения? Не таится ли опасность для светлого будущего людей не в одних лишь сословно-крепостнических путах, но и в том формально "свободном", по существу же своему буржуазном человеке, который в результате Великой французской революции XVIII в. освободился на Западе от средневековых стеснений я борьба за освобождение которого стала актуальной проблемой в XIX в. также и в России? - вот вопрос, к размышлению над которым жизненный опыт Достоевского подвел его уже в молодые годы.
И на Западе, ж в России развитие капитализма несло с собой подъем чувства личности. Но подъем чувства личности при капитализме мог принимать исторически неизбежно самые противоречивые формы. Освобожденная личность могла стать в этих условиях в равной степени и великой созидательной, и отрицательной, разрушительной силой. И именно эту вторую - деструктивную тенденцию, свойственную буржуазной свободе личности, никто в мировой литературе не выразил с такой трагической глубиной и силой, как Достоевский - художник и мыслитель.
Другие писатели реалистической "натуральной школы" 40-х гг., изображавшие вслед за Гоголем жизнь бедного чиновника (и вообще жизнь рядового бедняка императорской столицы), склонны были подчеркивать в первую очередь материальную нищету, забитость, юридическое бесправие. Достоевский же особенно остро почувствовал и выразил другую сторону социальной драмы своих героев - глубокое каждодневное оскорбление в условиях дворянско-крепостнического общества их личного человеческого достоинства. Мысль о том, что самое страшное унижение для человека - пренебрежение его личностью, заставляющее его чувствовать себя ничтожной, затертой грязными ногами "ветошкой", выражена с огромной впечатляющей силой уже в "Бедных людях", "Двойнике" и других произведениях молодого писателя.
Но если мстительность, злоба, мрачные "наполеоновские" или "ротшильдовские" мечты (до поры до времени никем не замеченные) могут таиться в мещанине, обывателе, "маленьком человеке" большого города, то насколько большую социальную опасность может представлять для человечества то же мрачное и уродливое "подполье", если оно гнездится на дне души не "маленького", забитого и робкого, а развитого, интеллигентного, мыслящего человека. А отсюда следует, что буржуазная свобода, индивидуализм и аморализм несут человечеству не меньшую опасность, чем стеснение и угнетение личности. Ибо нет такого зла, которого не могло бы породить своеволие "свободной" личности: часто ей свойственны не только дикие, бессмысленные, капризные фантазии, вспышки раздраженного самолюбия, - она способна на самый жестокий, разнузданный деспотизм по отношению к другим людям. Будучи доведенной до предела, искусственно преувеличенная идея свободы личности превращается, как остро чувствует Достоевский, в свою противоположность. В таком уродливом виде она не только рвет нормальные, естественные связи личности с обществом, нацией, мирозданием, но неизбежно ведет к нравственному разрушению и деградации самой же "свободной" буржуазной личности. Этот круг сложных социально-исторических п философских вопросов, которые Достоевский позднее поставит в своих больших романах 60-70-х гг., впервые намечен уже в ранних его произведениях, объединенных фигурой петербургского "мечтателя". Впервые намеченный в повести "Хозяйка" образ "мечтателя" становится с этого времени сквозным, центральным для большинства произведений, написанных Достоевским в 1847-1849 гг., в период его участия в кружках петрашевцев (цикл фельетонов "Петербургская летопись", 1847; "сентиментальный роман" "Белые ночи", 1848; незавершенный роман "Неточка Незванова", 1849).
Повести Достоевского о чиновниках по истокам жанра восходят к "Запискам сумасшедшего" и "Шипели", образы и мотивы которых подвергнуты в них переосмыслению и психологическому углублению. Точно так же тема петербургского "мечтателя" в его творчестве развивает традицию пушкинского "Медного всадника" и "Пиковой дамы", "Невского проспекта" Гоголя, незаконченного лермонтовского "Штосса", а отчасти романтических повестей Н. А. Полевого и В. Ф. Одоевского (отзвуки внимательного чтения последнего налицо уже в "Бедных людях" и "Двойнике", но особенно они дают себя знать в "Хозяйке" и "Неточке Незвановой"), причем петербургский "мечтатель" для молодого Достоевского - не просто один из многих социально-психологических типов, характеризующий текущий момент русской жизни. Категория "мечтателя" для Достоевского - категория и социально-психологическая, и более универсальная, философско-историческая. Его "мечтатель" - это тип "петербургского", "императорского" периода русской истории, а вместе с тем воплощение общих противоречий мыслящего сознания современного человека в широком смысле слова.