Ставя своей задачей передать лихорадочный и болезненный характер жизни русского города в пореформенную эпоху, то ощущение глубокого недоумения, которое герои Достоевского и сам он испытывали перед кажущейся загадочностью и своеобразной "фантастичностью" ее процессов, глубокое чувство трагизма, которое овладевало ими перед лицом ненормальных общественных условий, Достоевский в соответствии с этим строит самую форму своих романов. Он стремится вызвать у читателя впечатление не здоровой, спокойной и устойчивой, а текучей, трагически разорванной и неустойчивой, вздыбленной и хаотической действительности, полной катастроф, неожиданных, захватывающих дух взлетов и падений. Это приводит Достоевского к отказу от "эпической" (в традиционном смысле этого слова) плавной и спокойной повествовательной манеры, к сосредоточению действия вокруг одной или нескольких острых проблем, к совмещению контрастных - то комических, то трагических по своей окраске - слоев повествования и стилистических планов, пересечения которых поминутно приводят к сюжетным "взрывам" и неожиданностям. Стилистическая многоплановость, остродраматическая структура романов Достоевского отличают их от романов других великих русских романистов, обычно тяготевших к иной, более спокойной манере повествования, не придававших остроте фабулы и в особенности ее узловым моментам такого определяющего значения, как Достоевский. [18]
Одна из глубоких и трагических проблем, остро поставленная Достоевским уже в "Записках из Мертвого дома" и продолжавшая занимать его мысль до конца жизни, - та проблема, которую, если воспользоваться языком позднейшей художественной литературы и философии, можно назвать проблемой "сверхчеловека". Характеризуя Орлова, Петрова и других преступников омского острога - людей большой внутренней силы, но развращенных "кровью и властью", Достоевский выразил мысль о страшной опасности, которую представляет для общества способность человека сживаться со злом и преступлением, эстетизировать их, видеть в них источник превосходства и морального наслаждения. В отличие от Ф. Ницше и других проповедников идеи "сверхчеловека" Достоевский пророчески увидел в потере личностью ощущения различия между добром и злом страшную социальную болезнь, грозящую как отдельному человеку, так и всему человечеству неисчислимыми бедствиями. Соглашаясь с тем, что даже "самый лучший человек может огрубеть и отупеть от привычки до степени зверя", Достоевский считал, что "общество, равнодушно смотрящее на такое явление, уже само заражено в своем основании" (4, 154-155). Мысль об опасности, которую несет победа "звериных свойств человека" (4, 155) над человеческими свойствами, постоянно владела писателем после каторги. Она получила выражение в каждом из главных его произведений. Князь Валковский (в "Униженных и оскорбленных"), Человек из подполья, Раскольников и Свидригайлов (в "Преступлении и наказании"), Ипполит Терентьев (в "Идиоте"), Ставрогин (в "Бесах"), Федор Павлович, Митя и Иван Карамазовы (в "Братьях Карамазовых") - таков неполный перечень главных героев Достоевского, трагическая судьба которых связана с тревожными и в то же время пророческими размышлениями писателя, вызванными исследованием проблемы морального и социального зла, его - временной или полной - победы над человеческой душой и сердцем. "Потребность заявить себя, отличиться, выйти из ряду вон есть закон природы для всякой личности; это право ее, ее сущность, закон ее существования, который в грубом, неустроенном состоянии общества проявляется со стороны этой личности весьма грубо и даже дико, а в обществе уже развившемся - нравственно-гуманным, сознательным и совершенно свободным подчинением каждого лица выгодам всего общества и обратно беспрерывной заботой самого общества о наименьшем стеснении прав всякой личности", - писал Достоевский, выражая свой высокогуманный идеал взаимоотношения личности и общества (XIII, 55).
Одной из черт, свойственных различным направлениям современной идеалистической философии на Западе, является презрительное отношение к "массовому человеку". Исходя из верного признания факта огромного распространения в буржуазных странах в наши дни различного рода "массовой культуры" и суррогатов художественного творчества, оглупляющих и разлагающих массы, современные западные "критики культуры" изображают "девять десятых человечества" живущими безраздельно в мире "Man" (как говорят экзистенциалисты), т. е. в мире массового гипноза и "отчуждения", лишающих "человека массы" способности к самостоятельной мысли и деятельности. Лишь отдельные одиночки способны, по их убеждению, освободиться от власти "Man" и обрести свободу духа, недоступную "массовому человеку". В отличие от всех тех, кто, принижая роль массы, народа, поднимает на ходули образ человека-одиночки, Достоевский был твердо уверен в противном: личность, которая смотрит на народ всего лишь как на пассивный объект, неспособна сдвинуть цивилизацию с мертвой точки. Если она одарена умом и совестью, она неизбежно обречена на внутреннюю трагедию. Это убеждение Достоевского проходит в различных формах через все его романы и повести.
Достоевский был убежден, что и отдельный человек, и народные массы не могут и не должны служить объектом для "манипуляции" имущих классов, а также различного рода одиночек, мнящих себя Провидением, какими бы благородными целями последние при этом, как им представляется, ни руководствовались. Человек, возомнивший, что он имеет право свободно и безнаказанно "манипулировать" другими людьми, не считаясь с ними, с их разумом и совестью, уже тем самым оторвался от них. Он встал на тот путь противопоставления "одной" и "девяти десятых" человечества, который был основой отвергавшейся, Достоевским старой, классовой цивилизации, - таков в конечном счете, в понимании романиста, глубинный смысл трагедии Раскольникова.
Творчество Достоевского имеет громадное национальное значение. Каждый из его романов является страстным раздумьем над историческими судьбами и потенциальными возможностями России и русского человека. Не только в "Братьях Карамазовых", но и почти во всех предыдущих повестях и романах Достоевского, начиная с "Хозяйки" и "Записок из Мертвого дома", за частными судьбами отдельных, индивидуальных героев, как в "Мертвых душах" Гоголя, то скрыто, то явно присутствует более широкая и общая тема - Родины, России. "Романы Достоевского, - справедливо пишет Н. Я. Берковский, - полны символики единства русской жизни <...> Здесь, при всей резкости лиц и профилей, в какие-то минуты лица сливаются в одно лицо, создается впечатление "одной души", владеющей всем полем действия романов и всеми его персонажами". "Драму единой души Достоевский передал в символах двойников: герои его романов появляются четой, они взаимно необходимы друг для друга как восполнения, как добавка каждому до цельного человека <...> в двойниках представлен раскол надвое "одной души", народной жизни, в них драма этой "одной души", сквозь разорванность ведущей борьбу за свою целость". [19] С огромной художественной мощью Достоевский запечатлел в своих героях глубину мысли и нравственных запросов русского человека "большинства", его непримиримость ко злу и страданию.
Не удивительно, что, как свидетельствуют сто лет, протекших со времени смерти Достоевского, за это время фигура великого русского писателя не только не уменьшилась, но выросла в нашем сознании. Достоевский во многом остался для нас современником, он оказывал постоянно, с самого начала XX столетия, и продолжает оказывать в наши дни громадное влияние на литературу и духовную жизнь нашего века. Своими различными гранями творчество Достоевского оказало воздействие на многих непохожих друг на друга мыслителей и художников XX в. - А. Эйнштейна и Т. Манна, У. Фолкнера и Ф. Феллини, К. Федина и Л. Леонова, А. Камю, Акутагаву и А. Зегерс. Многогранное и сложное, но неоспоримое присутствие Достоевского в жизни и литературно-общественной борьбе XX в. по общему историческому закону отбрасывает обратный свет на самые творения Достоевского, позволяет увидеть в них новые, важные грани, осмыслить многие их стороны шире и глубже, чем это было доступно прошлым поколениям.