Наиболее значительным произведением Лескова в новом жанре явились "Соборяне" (1872). В этой хронике, названной впоследствии Горьким "великолепной книгой", Лесков создает замечательный образ опального старгородского протопопа Савелия Туберозова - человека высокой одухотворенности, героического характера, большого сердца, исполненного мучительной любви к России, переживающей трудные времена.
Высокий драматизм его жизни вызван тем, что пламенная страстность его веры на протяжении всей его жизни оказывается в жестоком и непримиримом столкновении с воцаряющимся в обществе духом мелкого торгашества, пустой казенной форменности, пошлого шутовства.
Выявляя национальный склад психики своего героя, все переживания которого отличаются предельной мерой силы и интенсивности, Лесков намеренно сближает его с Аввакумом, колоритная личность которого представлялась ему воплощением самых коренных свойств русского типа. Писатель поэтизирует присущую Туберозову горячую приверженность уходящей в прошлое "сказке старого времени", одаряющей его светлыми и глубокими переживаниями. "О моя мягкосердечная Русь, как ты прекрасна!" - то в дело восклицает он на страницах своего дневника.
Восхищаясь этим героем, Достоевский писал: "Что за лицо! С первой страницы хроники <...> просто и естественно, как сама жизнь, вырастает эта чудесная, величавая фигура, раз увидев которую, никогда ее не забудешь. Та великая, "непомерная" душевная сила, которою испокон веку велась, ведется и будет вестись история наша <...> эта великорусская сила-душа стоит теперь перед нами, перед совестью и сознаньем так называемого образованного русского общества, неотразимо стоит...". [7]
В ряду персонажей, составляющих в хронике ближайшее окружение протопопа и олицетворяющих собой милую его душе "мягкосердечную Русь", яркой выразительностью своего облика выделяется Ахилла Десницын, подготавливающий появление в будущем творчестве писателя таких замечательных характеров, как Иван Северьяныч Флягин ("Очарованный странник") и Несмертельный Голован.
По своему официальному положению Ахилла - дьякон, но по присущей ему необыкновенной жизненной активности, душевной размашистости, неуемному молодецкому удальству, с трудом смиряемому твердой рукой протопопа, он похож скорее на вольного казака с Запорожской сечи. По метко сказанному о нем в хронике слову, в нем одном тысяча жизней горит. Теснящиеся в нем великие стихийные силы и самая "непомерность" то и дело завладевающих его душой новых порывов в контексте произведения - это залог огромных возможностей русской жизни, которая только-только выходит еще из состояния патриархальной непробужденности.
У самого автора хроники эта его вещь вызвала чувство большой удовлетворенности. Еще в период работы над "Соборянами" в мае 1871 г. он писал П. К. Щебальскому: "Я сам рад с ними возиться и знаю, что это, может быть, единственная моя вещь, которая найдет себе место в истории нашей литературы" (10, 325).
Созданным Лесковым в "Соборянах" эпическим характерам близки и персонажи других его исторических хроник - мудрая боярыня Плодомасова, княгиня Протозанова, заслужившая прозвание "хрустальной вдовы", преданный заветам русской старины "донкихот" Рогожин. Однако эти люди в освещении писателя - "последние из могикан". В окружающей их среде идет разрушительный процесс размывания тех исконных нравственных ценностей, приверженность которым определяет пафос их жизни. Каждый из них рано или поздно оказывается совершенно одиноким в своем противостоянии духу мелочного барышничества, кастовой исключительности, общественной безответственности, цинизма.
К середине 70-х гг. под влиянием гнетущих его впечатлений от современной действительности, которая его "волнует и злит" (10, 335), Лесков переживает своего рода идеологический кризис, который ведет его к переоценке ценностей. В исповедальном письме к П. К. Щебальскому от 29 июля 1875 г. Лесков решительно заявляет, что вообще сделался "перевертнем" и не жжет фимиама многим старым богам. Он проникается резким отчуждением от современной церкви, которая, по его убеждению, не сохранила живой дух христианского учения. По его признанию, теперь бы он не написал "Соборян" так, как они написаны, а предпочел бы изобразить "русского еретика, умного, начитанн ого и свободомысленного духовного христианина" (10, 412). Утверждаясь в своем новом воззрении, он отказывается сотрудничать в газете некогда близкого ему литератора П. К. Щебальского, которую тот собирается издавать в Варшаве. "Я отнюдь не вижу ничего, способного настраивать меня к оптимизму, - пишет он в свое объяснение, - и едва ли буду в состоянии попасть в тон Вашего будущего издания" (10, 423).
Страдая от того, что ему "литературствовать негде" (10, 412), Лесков тем не менее опасается связать себя с каким-либо узко "направленским" органом. Он желает поставить себя вне редакторского произвола, чтобы можно было "наблюдать, обсуждать и резюмировать в живых образах это мертвое время" (10, 435), и настойчиво ищет поэтому нелитературного заработка. В 1874 г. писатель поступает на службу в министерство народного просвещения, однако и она оказывается чревата разладом. В 1883 г. его отчисляют "без прошения". Все более отчуждаясь от официальной России, с ее политическим ретроградством, "пошлым пяченьем назад", Лесков воспринимает свое увольнение как проявление этого общего процесса. В его творчестве с середины 70-х гг. ощутимо Нарастание сатирических тенденций. "...а писать хотелось бы смешное, - заметит он в позднем письме к Л. Н. Толстому (28 июля 1893 г.), чтобы представить современную пошлость я самодовольство" (11,554).
С не свойственной ему ранее резкостью ополчается Лесков против "задухи" современной ему русской жизни ("Смех и горе", 1871; "Инженеры-бессребреники", 1887), против церкви, утратившей живой дух веры, послушно обслуживающей интересы властей ("Мелочи архиерейской жизни", 1878; "Человек на часах", 1887), против разного рода апологетов русской отсталости ("Загон", 1893), против ретивых и самодовольных охранителей существующего порядка, служителей жандармского сыска, достигших необыкновенного искусства в грязных инсинуациях, привычно используемых ими в борьбе с передовой интеллигенцией ("Административная грация", "Заячий ремиз" - оба произведения из-за цензурных соображений при жизни Лескова напечатаны не были).
Более сложное и многостороннее освещение получает в это время в творчестве Лескова и проблема национального характера. Обладая "редким даром вдумчивой, зоркой" любви к народу (М. Горький), писатель далек от его идеализации.
В его рассказах можно наблюдать, как именно по причине недостаточно развитого сознания, духовной "невозделанности" природной силы те или иные поэтизируемые им особенности национального склада вдруг оборачиваются своей негативной стороной. Близость многих его героев природе, детское простодушие их чреваты опасной готовностью легко и безраздумно поддаться любому внешнему влиянию, даже самому случайному и несродному собственной душе. Свойственная им "чрезмерность" во всех увлечениях, избыточность их богатырской силушки нередко влечет за собой самые трагические последствия. Эмоциональная отзывчивость, непосредственная импульсивность поступков, предельный характер желаний проявляют себя в склочности русского человека с одинаковой безудержностью доходить до беспамятства в разгуле н до крайности в самоуничижении, подчиняться случайному стечению обстоятельств, приписав им для своего успокоения некий высший фатальный смысл. А залихватская вера в "авось" да "небось", порой противопоставляемая в произведениях Лескова немецкой рассудочности, сплошь и рядом переходит в легковесное фанфаронство, в преступное пренебрежение ценностью своей личности и личности другого человека.
Предметом язвительного обличения в творчестве Лескова оказывается также безобразное расточительство, которое позволяют себе люди привилегированной среды, и самый худший его вид - расточительство своего ума и таланта, вследствие которого они теряют свою духовную свободу и самый творческий дар ("Чертовы куклы", 1890).
Однако и в этот поздний период своей деятельности, мужественно преодолевая опасность бесплодного скептицизма, Лесков продолжает настойчивые поиски положительных типов, сопрягая с ними свою веру в будущее России. Он пишет целый цикл рассказов о "праведниках", воплощающих своею жизнью народные представления о нравственности. В конце своей жизни Лесков оказывается гораздо ближе к тому общественному лагерю, с которым так резко враждовал в начале своего писательского пути. "Отходят все люди лучших умов и понятий", - отзывается он в письме 1891 г. о "шестидесятниках", узнав о кончине Елисеева и тяжелой болезни Шелгунова (11, 477). Досадуя па отсутствие "руководящей критики", "понижение идеалов в литературе", он уважительно вспоминает высокое подвижничество Белинского и Добролюбова (11, 300, 565).