Неоднократно напоминая о том, что свобода человека "закована временем" (15, 268. 292), Толстой вместе с тем говорит о бесконечно великой сумме "моментов свободы", т. е. жизни человека в целом. Поскольку в каждый такой момент - "душа в жизни" (15, 239), идея "подвижности личности" ложится в основу закона необходимости движения масс во времени.
Утвержденная писателем в "Войне и мире" первостепенная значимость "каждого бесконечно малого момента" как в жизни отдельного человека, так и во всемирном движении истории предопределила метод анализа исторического и обусловила тот характер "сопряжения" масштабности эпопеи с детализацией психологического анализа, который отличает "Войну и мир" от всех форм художественно-исторического повествования и остается до сих пор уникальным как в русской, так и в мировой литературе.
"Война и мир" - книга исканий. В попытке Толстого найти законы движения человеческой истории важен сам процесс поиска и система доказательств, углубляющая проницательность читательского суждения. Некоторая логическая незавершенность и противоречивость общего философского синтеза этих исканий ощущалась и самим Толстым. Он предвидел обвинения в склонности к фатализму. И потому, развивая идею исторической необходимости и конкретной формы ее выражения - закона стихийного движения масс к неизвестной цели, - писатель настойчиво и неоднократно подчеркивал нравственную ответственность человека за любое решение или поступок в каждый данный момент.
"Воля провидения" в философско-художественной интерпретации Толстым жизненного процесса - отнюдь не парализующее вмешательство "высшей силы", устраняющей активность зла. И в общей и в частной жизни людей зло действенно. "Безучастная сила" слепа, жестока и результативна. С понятием "фатализм", употребляемым самим Толстым для объяснения явлений, неподвластных "знанию разумному", связано в художественной ткани романа "знание сердечное". "Пути мысли" противопоставляется "путь ощущения", "диалектике разума" (17, 371) - "диалектика души". "Знание сердечное" обретает в сознании Пьера наименование "веры". Это знание - не что иное, как нравственное чувство, вложенное природой в каждого человека, являющееся, по мнению Толстого, "надысторическим" и несущим в себе ту энергию жизни, которая фатально противостоит силам произвола. Скептицизм Толстого покушается на "всесильность" разума. Источником духовного самотворчества выдвигается сердце.
Черновые наброски к "Войне и миру" отражают семилетний процесс поиска и сомнений, завершившийся философско-историческим синтезом 2-й части эпилога. Описание ряда событий в движении народов с запада на восток и с востока на запад, конечная цель которого, по Толстому, осталась недоступной человеческому разуму, начинается с исследования эпохи "неудач и поражений" русского народа (нации в целом) и охватывает период с 1805 по август 1812 г. - канун Бородинского сражения, причем июнь-август 1812 г. (вторжение Наполеона в Россию и движение его к Москве) и предшествующие этому времени семь с половиною лет качественно неоднородны, С момента вступления французского войска на русскую территорию "неудачи и поражения" русской армии сопровождаются необычайно быстрым пробуждением общенационального самосознания, предопределившим исход Бородинского сражения и последующую катастрофу Наполеона.
Жанровое своеобразие "Войны и мира" определяется Толстым в 1865 г, как "картина нравов, построенная на историческом событии" (48, 64). Действие романа охватывает 15 лет и вводит в читательское сознание огромное количество действующих лиц. Каждое из них - от императора и фельдмаршала до мужика и простого солдата - подвергается Толстым "испытанию" временем: и бесконечно малым моментом, и суммою этих моментов - историей. В этом "испытании" обнаруживается и то существенное значение, которое придает Толстой способности человеческого "понимания" как в частной, так и в общей жизни людей. [12]
В разгар работы над началом "Войны и мира" писатель делает в дневнике знаменательную запись, касающуюся его отношений с Софьей Андреевной, но далеко выходящую за пределы только личного: "Объяснять нечего. Нечего объяснять... А малейший проблеск понимания и чувства, и я опять весь счастлив и верю, что она понимает вещи, как и я" (48, 57). Ощущение полноты жизни, процесс общения между людьми и проблема "понимания" рассматриваются Толстым в неразрывной связи.
В противостоянии России Наполеону органично сливаются народное и национальное. Этому единству противостоит в "Войне и мире" высший петербургский аристократический круг, осмысленный писателем как отрицаемое им привилегированное общественное сословие, отличительной чертой которого и является "непонимание". При этом патриотическое чувство народа в период наполеоновского нашествия рассматривается Толстым как высочайший уровень "знания сердечного", обусловившего возможность "человеческого единения" в 1812 г., исторически значимого для последующих судеб России и Европы в целом.
Первое развернутое философское отступление предварит описание событий 1812 г. Но вся его проблематика будет теснейшим образом связана с толстовской концепцией "движения личности во времени", развитой в художественной ткани первого тома "Войны и мира".
Уже из первой части, открывающей роман, становится очевидным, что внутренние побуждения и Болконского и Безухова и объективный результат их поступков не находятся в прямой логической связи. Князь Андрей, презирая свет (с его извращенным "нравственным миром") - "заколдованный круг", без которого не может жить его жена, - вынужден бывать в нем.
Пьер, страдающий от бремени кутежей Курагина и Долохова и дающий слово Болконскому расстаться с ними, тотчас после этого обещания отправляется к ним. Все тот же Пьер, не помышляя о наследстве, становится обладателем одного из крупнейших в России состояний и одновременно будущей жертвой произвола семьи Курагиных. "Бесконечно малый момент свободы" героев оказывается "закованным временем" - разнонаправленными внутренними побуждениями окружающих людей.
Движение Болконского и Ростова к катастрофе Аустерлица предваряется отступлением русских войск через реку Энс и Шенграбенским сражением. В центре обоих описаний - нравственный мир войска. Переход через Энс открывает в романе тот период военных действий, когда русская армия была вынуждена действовать "вне всех предвидимых условия войны" (9, 180). Вместо "глубоко обдуманной" союзниками тактики наступления единственная "почти недоступная" цель Кутузова состояла в спасении русского войска. "Общий ход дела", столь важный для князя Андрея и недоступный Николаю Ростову, воздействует на обоих героев одинаково активно. Стремление Болконского изменить течение событий личным подвигом и желание Ростова обрести "полноту жизни" в условиях, требующих лишь честного исполнения воинского долга и позволяющих уйти от сложностей и "тонкостей" ежедневного существования в "миру", постоянно сталкиваются с непредвиденными обстоятельствами, которые независимо от воли героев подтачивают их надежды.
Начало переправы через Энс изображается через зрительное и слуховое восприятие нейтрального второстепенного персонажа - князя Несвицкого. Конец ее дается через противоречивые переживания Николая Ростова. Разновеликая масса солдат и офицеров, пеших и конных, мелькающая перед Несвицким, отрывки диалогов, короткие, не связанные и потому бессмысленные реплики - все тонет в общей картине беспорядка, почти неподвластной человеку стихии. Солдаты рядом, но не вместе. И сам Несвиций, адъютант главнокомандующего, прибывший с приказом, и Ростов - практически лишь беспомощные зрители. При этом неясность и поспешность происходящего, стоны, страдания, смерть, рождающийся и растущий страх сливаются в сознании Ростова в одно болезненно-тревожное впечатление и заставляют его думать, т. е. делать то, что дается ему с таким трудом и от чего он так часто бежит.
Переправы через Энс Болконский не видит. Но картина "величайшей поспешности и величайшего беспорядка" отступления русской армии делают очевидным для него "упадок духа" войска. Тем не менее как Болконский-теоретик в первой беседе с Безуховым, так и Болконский-практик в диалоге с Билибиным, уже ощутивший разрушающую силу "нравственного колебания" армии, одинаково уверен в личном избранничестве, долженствующем определить исход предстоящих военных действий.