Та полнота жизни, которую вдруг и впервые обретает князь Андрей, разрушается им самим. Потребность в понимании для него безгранична, но способность к пониманию других ограничена. Катастрофа Аустерлица уже показала Болконскому действенность и динамичность "бесконечно малого момента". Но опыт прошедшего и глубина познания жизни отнюдь не разрушили эгоцентризма героя, и потому способность ею интуитивного понимания по сравнению с началом романа почти не изменилась. О семье Ростовых он думает: "...это добрые, славные люди <...> разумеется, не понимающие ни на волос того сокровища, которое они имеют в Наташе" (10, 210). Но его способность к пониманию героини оказывается еще меньшей.
Для Толстого (и его героя 50-х гг.) каждый проходящий день - факт истории, истории живой, своего рода "эпоха" в жизни души. Болконский этим ощущением значимости каждого проходящего дня не обладает. Идея движения личности в каждый "бесконечно малый момент", положенная в основу философской концепции "Войны и мира", и год разлуки, который предлагает Наташе князь Андрей по произволу отца, в романе явно соотнесены. Закон движения личности во времени, силу которого герой уже испытал, не переносится им па другого человека. Свобода и необходимость рассматриваются Болконским лишь применительно к собственной личности. Нравственное чувство князя Андрея оказывается изолированным от ощущения личной вины.
Понимание приходит к Болконскому на подоге смерти. "Что-то было в этой жизни, чего я не понимал и не понимаю" (11, 253) - эта мысль настойчиво вторгается в сознание князя Андрея после смертельного ранения при Бородине и сопровождает его в бреду, полузабытьи и бодрствовании. Она естественно замыкается на последнем трагическом событии его личной жизни - любви к Наташе и катастрофе разрыва с ней. Лишь отрешение от собственной судьбы и опыт страдания рождают у князя Андрея то понимание души другого человека, с которым приходит ощущение полноты жизни.
Проблема личной вины и страх "недопонимания" чего-то главного постоянно сопровождают Пьера Безухова. И в ночь после дуэли, и на станции в Торжке, где логика абсурда ставит под сомнение не только целесообразность, но и саму возможность жизни, и в сложный "масонский" период Безухов ищет причину зла, во многом отрешаясь от интересов своей личности. Мечтания стать то философом, то "тактиком", то Наполеоном, то победителем Наполеона - рушатся. Желание "переродить" порочный род человеческий и довести себя до высшей степени совершенства приводит к жестоким приступам ипохондрии и тоски, бегству от вопросов "страшного узла жизни" и новым возвращениям к ним. При этом освобождение от иллюзий, преодоление наивности, процесс познания жизни в целом сопровождаются неустанным поиском в другом "внутреннего человека" (10, 183), признанием источником движения личности - борьбы и катастроф. "Остов жизни" - так именует Пьер сущность своего ежедневного существования. Вера в возможность добра и правды и очевидная картина зла и лжи действительности, преградивших дорогу к любой деятельности, превращают каждый проходящий день в поиски спасения от жизни. Но вместе с тем неустанная работа мысли, свобода от скептической односторонности и равнодушие к личной судьбе переключают его сознание па других и делают саму способность понимания источником духовного возрождения.
Известно, что диалог в художественной структуре "Войны и мира" как путь разрешения кризисных психологических состояний героев, как выход к процессу общения вне узких сословных и социальных границ принципиально важен. [14] В отличие от романов Тургенева, где диалоги героев выливаются в споры, главная цель которых - утверждение противостоящих друг другу идеологических систем, в диалогах героев "Войны и мира" первостепенно важно испытание собственных концепций, обнажение в них истинного и ошибочного. В движении героев к истине диалог активен и плодотворен, а главное - возможен. В 70-е гг. потребность в таком диалоге для героя Толстого будет столь же значима. Но возможность диалога станет проблемой, что существенным образом скажется на художественной структуре романа "Анна Каренина".
Постижение законов истории, точнее - надежда на постижение их, таится, по Толстому, в наблюдении над бесконечно малыми моментами свободы как отдельной личности, так и человечества в целом. Война 1812 г. не только сделала очевидными внутренние побудительные мотивы поступков каждого человека, но явилась тем уникальным событием в жизни России, которое обусловило "однородность влечений" (11, 266) подавляющей массы людей. Понимание того, что "хорошо" и "дурно", выходит за пределы узких рамок отдельной личности. Зыбкость и нечеткость границ между "добром" и "злом" заменяется осознанным знанием, знанием общим, народным и постоянно углубляющимся, Оно вырабатывалось "жизнью души" - важнейшим, по Толстому, источником духовного обновления человечества.
Дух войска, нравственный мир армии - не что иное, как жизнь совокупной души народа. Бегство французского войска из Москвы и последующая гибель наполеоновской армии рассматриваются Толстым как закономерное и необходимое следствие столкновения с сильнейшим по духу противником. Народная душа всегда "в жизни" (потому так подробно изложена Толстым предыстория взбунтовавшихся крестьян Богучарова). 1812 год лишь раскрепощает творческое самосознание народа: он обретает свободу действий и сметает все "общепринятые условности войны".
"Поднимается новая, неведомая никому сила - народ. И нашествие гибнет" (15, 202). Народ в "Войне и мире" - это живая душа нации: русские крестьяне - солдаты и партизаны; горожане, уничтожавшие свое имущество и оставлявшие давно обжитые места: дворянство, создававшее ополчения; население, покидавшее Москву и показывавшее "этим отрицательным действием всю силу своего народного чувства". Проблемы - плохо или хорошо будет под управлением французов- не было: "под управлением французов нельзя было быть: это было хуже всего" (11, 278).
Толстой неоднократно подчеркивает однородность и личный характер внутренних побуждений народа. Общее благо (победа) изображается писателем как необходимый (закономерный) результат однонаправленных интересов множества людей, определявшихся всегда одним чувством - "скрытой теплотой патриотизма". Важно при этом, что в "Войне и мире" Толстой подвергает пристальному анализу пути служения "общему благу". В своем конкретном проявлении, как показывает писатель, зги пути могут оказаться мнимым добром, произволом, направленным на достижение сугубо личных целей. Бестолковая и антигуманная деятельность Ростопчина - губернатора оставляемой всеми Москвы - и предстает в романе как "личный грех", произвол, надевающий маску "общего блага". Всякий раз мысль, успокаивающая Ростопчина, была одною и той же. "С тех пор, как существует мир и люди убивают друг друга, никогда ни один человек не совершил преступления над себе подобным, не успокаивая себя этою самою мыслью. Мысль эта, - пишет Толстой, - есть le bien publique, [15] предполагаемое благо других людей" (11, 348). Так вносится существенный корректив в собственные философские построения писателя конца 40-х-начала 50-х гг. Уже значительно позднее "Исповеди", в трактате 90-х гг. "Христианское учение" (1894-1896), это извращенно понимаемое "общее благо" как способ социального обмана, столь удобный для "сословия господствующего", Толстой открыто поставит в ряд "соблазнов" и назовет его ловушкой, в которую заманивается человек "подобием добра".
Произволу, надевающему маску "общего блага", противопоставляется в "Войне и мире" "общая жизнь", с которой связываются и размышления Толстого о "внутреннем" человеке, противостоящем человеку "внешнему". Понятия "внутренний человек" и "внешний человек" рождаются в сознании Пьера в период его разочарования в масонстве. Первое из них являет собою, по замыслу Толстого, "душу в жизни". Второе становится олицетворением "мертвенности" и "праха" души. Художественное воплощение "внутренний человек" в его наиболее завершенном виде находит в коллективном образе народа и образе Кутузова, носившем в себе "народное чувство" во всей "чистоте и силе его", "Внешний человек" - в Наполеоне.