Крах "помещичьих" начинаний приводит героя к мысли об "отречении от своей старой жизни, от своих бесполезных знаний, от своего ни к чему не нужного образования" (18, 291) и ставит перед ним вопрос о том, как сделать переход к жизни новой, народной, "простоту, чистоту и законность" которой он ясно чувствовал. Не спасает Левина и семья, на которую он возлагает столь большие надежды. Замкнутый мир семейной жизни и хозяйственной деятельности бессильны дать ощущение полноты жизни и ответить на вопрос о ее смысле. "Зло и бессмыслица" обособленного человеческого существования, неизбежно уничтожаемого смертью, с неудержимой силой влекут Левина к самоубийству.
Нравственно-психологическое движение Анны и Левина к прозрению несостоятельности всех "соблазнов" жизни одинаково приводит их к мысли прекратить ее. Но если Анна следует выводам разума, логике личной мысли, то Левин подвергает сомнению свое "разумное знание": ощущение несомненного знания смысла жизни в окружающем крестьянском мире не позволяет ему возвести свою личную убежденность на уровень всеобщности. Философия жизни трудящегося крестьянства, открытая Левину жизнью Фоканыча, - жить, чтобы любить ближнего, а не "душить" его, жить не для "нужды" а для "души" (19, 376) воспринимается героем как самосозидательный источник силы жизни, снимающий противоречие между конечным существованием человека и бесконечностью общего процесса жизни и одновременно устраняющий соблазн "праздного умствования": [28] "Разум открыл борьбу за существование <...> ответ на мой вопрос не могла мне дать мысль - она несоизмерима с вопросом. Ответ мне дала сама жизнь, в моем знании того, что хорошо и что дурно <...> то, что я знаю, я знаю не разумом, а это дано мне, открыто мне, и я знаю это сердцем, верою" (19, 379-381). Сердечное знание, знание "неразумное", т. е. рационально необъяснимое, заключающее в себе психологическую потребность в исполнении нравственного закона, и дает Левину силу жизни, преодолевающую страх смерти. Путь Левина к вере предваряет философскую проблематику второй части "Исповеди", вскрывающей ошибочность выводов "разумного знания" всего круга людей "образованного сословия" ("паразитов жизни" - 23, 47) и противопоставляющей соблазну "праздного умствования" (23, 43) истину, проверенную жизнью, жившую и живущую в "огромных массах <...> простых, не ученых и не богатых людей <...> которые делают жизнь" (23, 32).
В "Анне Карениной" вскрывается нравственная и общественная несостоятельность "укладывающихся" форм общежития, обнажаются те разрушительные и саморазрушительные тенденции, которые со всей очевидностью проявились в пореформенной действительности 70-х гг. Эгоизму буржуазных устремлений Толстой противопоставляет в качестве абсолютных этические ценности крестьянского сознания (взятые в их патриархальной неподвижности) как единственное самосозидательное начало.
"Анна Каренина" - эстетическая реализация важнейших социально-философских исканий Толстого, предварившая их логическое оформление в философском трактате. Вместе с тем самоопределение Толстого на позициях патриархального крестьянского демократизма, его отречение от своего класса, разрыв с ним - это важнейший факт биографии самого писателя. Левин лишь открыл веру. Но вопрос о практическом переходе к "новой", "трудовой народной жизни", вставший перед ним задолго до знакомства с философией жизни мужика Фоканыча, остался для него в сфере умозрительной.
6
В субъективном аспекте перелом в мировоззрении толстого - не что иное, как окончательное утверждение писателя в истине "народной веры": ориентацией на народное сознание был ознаменован весь предшествующий период его деятельности начиная с повести "Детство".
Переход Толстого на новые позиции сопровождался самым пристальным изучением официального православного христианства, исповедуемого и народом, и людьми "образованного сословия". К богословским трактатам Толстого привело осознанное им противоречие между христианскою верой "правящего" класса и его "антихристианскою" жизнью. Итогом этого изучения явилось отрицание существующего общественного строя как несовместимого с "истинным христианством" и признание необходимым "очищения" нравственной природы народа, развращенной бытующим злом: "...хотя я и видел то, что во всем народе меньше было той примеси оттолкнувшей меня лжи, чем в представителях церкви, я все-таки видел, что и в верованиях народа ложь примешана была к истине" (23, 56).
Критическая "штудия" богословских сочинений и внимательнейший анализ текста Евангелия вылились в работы "Исследование догматического богословия" (1879-1884), "Соединение и перевод четырех Евангелий" (1880-1881), "Краткое изложение Евангелия" (1881-1883). Утверждение непогрешимости церковного авторитета, церковные догматы, учение о божественности Христа и его воскресении и противопоставление земной жизни - загробной подвергаются сокрушительной критике Толстого. В основе ее разрыв (точнее - пропасть) между "практической этикой" - учением Христа и утилитарной философией оправдания и узаконения церковью насилия и зла как нормы общественной жизни. Толстовское понимание сущности религии и христианства как нравственного учения о том, что придает смысл земному существованию человека (слияние личной жизни с общей), излагается в трактатах "В чем моя вера?" (1882-1884), "Царство божие внутри вас" (1890-1893) и "Христианское учение" (1894-1896). Толкование Христа как "сына человеческого" (т. е. отрицание его божественного происхождения), а его заповедей в Нагорной проповеди (Евангелие от Матфея, гл. V) - учения о непротивлении злу насилием - как этического закона не только личной, но и общественной жизни сопровождается в этих работах анализом той "сети" псевдохристианства, которое и составляло, но Толстому, "религию" государства и официальной церкви. [29] "Оттолкнули меня от церкви и странности догматов <...> и признание и одобрение церковью гонений, казней и войн, и взаимное отрицание друг друга разными исповеданиями, но подорвало мое доверие к ней именно это равнодушие к тому, что мне казалось сущностью учения Христа" (23, 307). Многовековая тактика "умолчаний" и "обходов" заповедей Нагорной проповеди вскрывается Толстым в трактате "Царство божие внутри вас", получившем подзаголовок "Христианство не как мистическое учение, а как новое жизнепонимание".
Нравственное учение, оформившееся в начале 80-х гг., явилось своеобразной социальной декларацией Толстого, основанной на этических идеях христианства, рассматриваемых писателем в качестве земной и реально исполнимой нравственной истины (христианские заповеди при этом толковались писателем не как правила и законы, а как указания идеала). В основе учения лежало отрицание всего существующего общественного устройства как антихристианского по своей сущности. Отсюда - суд над жизнью, острейшая социальная критика всех видов и форм государственного насилия, и прежде всего насилия, облаченного в "тогу" буржуазную. Всеобщее обновление и установление "правды в отношениях между людьми" Толстой связывал с "революцией сознания", начинавшейся с сознательного и последовательного неповиновения "царствующему злу": "Пусть только народ перестанет повиноваться правительству, и не будет ни податей, ни отнятий земли, ни всяких стеснений от властей, ни солдатства, ни войн" (36, 274).
В учении Толстого первостепенно настойчивое утверждение, что непротивление злу насилием отнюдь не тождественно философии пассивности и сознательной обреченности на страдание: "Пусть не исправится все зло, но будет сознание его и борьба с ним не полицейскими мерами, а внутренними братским общением людей, видящих зло, с людьми, не видящими его, потому что они находятся в нем" (25, 180).
Учение о непротивлении насилием, рассматриваемое Толстым как действенное средство борьбы с общественным злом, "соблазнами" государственной этики, оправданием насилия наукой, философией и искусством, определит проблематику всего последующего толстовского творчества (как никогда прежде разнообразного по своим жанрам) - публицистики (религиозно-философской, социальной, литературно-эстетической), народных рассказов (и тесно связанной с ними деятельности писателя в издательстве "Посредник"), драматургии, повестей и, наконец, романа "Воскресение".