Путь политической деятельности Волгина, оказавшийся наиболее подходящим во времена, когда нет открытого революционного выступления народных масс, однако, нельзя канонизировать в качестве единственного и обязательного при всех быстро меняющихся обстоятельствах освободительной борьбы. Чернышевский и в "Прологе" не упускает из виду рахметовского варианта. Он предвидит приход новой революционной ситуации, когда потребность в профессиональных революционерах-подпольщиках типа Рахметова будет вновь острой. Правильное уяснение воззрений Волгина на перспективы общественного движения проливает дополнительный свет на несколько загадочную фигуру Левицкого, революционера рахметовского типа, видимо, потерпевшего неудачу в попытке возглавить стихийный % крестьянский бунт (что доказывало дальновидность Волгина в их спорах). Взаимоотношения Волгина с Левицким развиваются в направлении воплощения революционной программы первого из них, предусматривающего единство политических и социальных действий.
Скептицизм Волгина в отношении перспектив революционного движения в России носит временный и локальный характер. Он восходит непосредственно лишь к очередному, а не завершающему этапу политической борьбы по крестьянскому вопросу. Дворянству, либералам пока удалось отодвинуть угрозу крестьянской революции на какой-то срок, до тех пор, пока народ не убедится ,в том, что его обманывают. Следовательно, политическая борьба, направленная на разоблачение грабительской сущности царской реформы, приобретает первоочередное значение. Новое "разочарование общества" - один из "шансов будущего" (XIII, 244).
При определении объективных исторических закономерностей нового революционного подъема в России Волгин, помимо учета политической обстановки в русском обществе, имеет в виду ж революционные события в Западной Европе. Укрепление революционных связей с Европой - второй "шанс будущего". Эта программа взаимосвязи передовой России с западноевропейским революционным движением, выдвинутая на рубеже 60-70-х гг., вносит качественно новый момент в эволюцию образа революционера от Рахметова к Волгину. Она исторически оправдывалась подъемом пролетарского движения в Западной Европе (в частности, во Франции), деятельностью Первого Интернационала и тем интересом ко всем этим событиям, который проявили ученики Чернышевского из Русской секции Интернационала. Рассматривая ее с учетом тех новых задач, которые встали перед "новыми людьми" на рубеже 60-70-х гг., мы увидим в этой эволюции не выражение кризиса революционно-демократической идеологии Чернышевского, а, наоборот, стремление автора "Пролога" поднять ее на новую ступень, наметить перспективу общественного подъема в стране. Ориентировка Чернышевского на усиление и расширение политических форм борьбы с царизмом, на укрепление связей с революционным Западом как раз явилась творческим развитием революционно-демократической идеологии шестидесятников на рубеже 60-70-х гг.
Эволюция образа революционера от Рахметова к Волгину имеет относительный характер. Она не означает отказа от идейно-художественных завоеваний романа "Что делать?". В идеале революционер нового типа должен сочетать рахметовское и волгин-ское начала. Однако в русском революционном движении социальные и политические действия длительное время проводились в отрыве друг от друга, и это не давало жизненных предпосылок для создания такого синтетического образа. И все-таки тенденции художественного воплощения героического, "исключительного" в "обыкновенном" (с разным сочетанием "рахметовских" и "волгинских" типологических разновидностей) в демократической литературе 70-80-х гг. были весьма заметными.
8
Поиски героя нового времени в период расцвета революционного народничества шли в сложных общественно-литературных условиях. После неудач, вызванных "хождением в народ" (1873-1875), передовой демократической беллетристике пришлось преодолевать две тенденции, далекие от художественных традиций Чернышевского: с одной стороны, идеализации общинных деревенских порядков и возведения в ранг настоящих героев людей с "золотыми сердцами", опростившихся мечтателей-романтиков; с другой стороны, - возрождения тургеневского типа интеллигента с рудинским красноречием и гамлетовской раздвоенностью. Писатели-демократы в своих произведениях отразили крушение иллюзий, навеянных лавристами и бакунистами (П. Засодимский, "Хроника села Смурина"; А. Осипович-Новодворский, "Эпизод из жизни ни павы, ни вороны"; В. Берви-Флеровский, "На жизнь и смерть" - третья часть книги). Диалектическое осмысление "исторических иллюзий" позволило новым героям освободиться от растерянности и уныния, состояний, характерных для людей типа "ни павы, ни вороны", искать действенные пути борьбы. В этом процессе преодоления кризисного состояния, навеянного неудачей "хождения в народ", спасительным оказался художественный метод Чернышевского. Идеал человека рахметовского типа вдохновляет на борьбу и лишения Веру Неладову (В. Л., "По разным дорогам", 1880) и "невесту" революционера Женичку (А. Осипович-Новодворский, "Тетушка", 1880). В революционное подполье идут герои А. Осиповича-Новодворского, Ив. Ивановича (Сведенцова), С. Смирновой, О. Шапир, К. Станюковича, П. Засодимского.
Рахметов продолжал оставаться литературно-художественным ориентиром для многих писателей-"семидесятников" периода второй революционной ситуации. И это соответствовало революционной практике "землевольцев" и "народовольцев", среди которых выделялись организаторы рахметовского склада - Дмитрий Лизогуб, Александр Михайлов, Степан Халтурин, Софья Перовская, Андрей Желябов, - художественно запечатленные С. Степняком-Кравчинским в "Подпольной России" именно в рахметовском варианте.
"В романе, претендующем на современное значение, положительный герой должен быть героичным, вернее - он непременно будет таким", [29] утверждает революционер Алексей Иванович у А. Осиповича-Новодворского. Вместе с тем в воплощении героического характера демократическая (народническая) беллетристика на рубеже 70-80-х гг. усилила "чувство жертвенности, обреченности и одиночества". [30] Героическое соединялось с трагическим, усилилось романтическое начало в передаче неравного поединка героев-одиночек с самодержавием ("Андрей Кожухов" С. Степняка-Кравчинского). Эстетическая переоценка понятий о героическом социально и психологически обоснована революционной практикой "народовольцев", оторванной от массового народного движения.
Писатель-"семидесятник" стремится снять условные границы между "особенным человеком" и "обыкновенными людьми" и поднять рядового участника движения до высоты главного героя своего времени. Возрождение рахметовских и волгинских. традиций в их единстве заметно в некоторых очерках С. Степняка-Кравчинского ("Дмитрий Клеменц", "Вера Засулич", "Тайная типография", "Поездка в Петербург"), в его же романе "Андрей Кожухов", в незаконченном произведении Ф. Юрковского "Булгаков", создаваемом на карийской каторге (1881-1882) и в Шлиссельбурге (начало 90-х гг.).
Переход революционеров к политическим формам борьбы с царизмом нашел отражение в новых сюжетных ситуациях, в изменении всей художественной структуры романа о "новых людях". Раньше двигателем сюжета произведения выступали стремления и поступки нового героя в области осуществления социальных преобразований: устройство производственных ассоциаций, сберегательных касс и других предприятий, направленных на воплощение социалистического идеала (в демократической литературе на рубеже 60-70-х гг.), или пропагандистская деятельность разночинца-интеллигента в народной среде, нередко направленная и на возбуждение крестьянского бунта (в литературе, отразившей события "хождения в народ"). С нарастанием же революционной ситуации в стране новый герой вступает в открытое политическое столкновение с властями. Это воплощалось в форме конфликта в доме представителя власти - станового, тюремного смотрителя, прокурора, - в зало судебного заседания между судьями и "государственным преступником", или в теоретической полемике в области юриспруденции, происходящей и в семье юноши, отказавшегося от юридической карьеры, и в университетской аудитории, или в форме бескомпромиссного столкновения революционера с либералами и ренегатами (Ив. Иванович, "Исправницкая дочь", "Сердце велело", "Пришел, да не туда" (1882); А. Осипович-Новодворский, "Тетушка", "Мечтатели" (1881); С. Смирнова, "У пристани" (1879); N. W. (Н. В. Молчановский), "Горениус" (1881); С. Ковалевская, "Нигилистка" (1892), и др.).