В мифологии и в античной поэзии он, вслед за немецкими учеными (Винкельман) и поэтами (Гете, Гельдерлин), разглядел своеобразное мировосприятие древнего человека. Античность, наполненная красотой, жизнерадостностью, движением, душевным здоровьем, превратилась у Батюшкова в романтическую мечту. Она еще литературно условна, и даже задача воссоздания античного колорита еще не стоит на первом месте. Но под замаскированным классицизмом или неоклассицизмом таится самый настоящий романтизм. Не образцов для подражаний ищет Батюшков в античности, не окультуренную природу, а ее «душу», характер отношения к миру.
Отсюда понятно, почему он обращается к Горацию и Тибуллу, а за пределами античности – к любовной лирике Петрарки, почему его привлекают французские эротические поэты, в частности Эварист Парни, почему в произведениях русских поэтов он особенно ценит анакреонтику (лирику чувственных удовольствий и наслаждений), горацианские, эпикурейские и гедонистические мотивы.
«Маленькая философия» и «легкая поэзия» – это в представлении Батюшкова не только мировосприятие, не только система «малых» лирических жанров, но и язык. Он считал, что поэтическому стилю надо придать «более европейской сообщительности, людскости». Поэт предлагает отказаться от употребления устаревших церковнославянизмов и непонятных выражений в пользу ясного смысла и гармонической уравновешенности. Одновременно Батюшков отмежевывается от крайностей сентиментализма.
Языковую позицию Батюшкова можно обозначить как умеренную: он не избегал церковнославянизмов, но не преувеличивал их места в поэтическом стиле; он не чуждался чувствительности, трогательности, но и не доводил их до чрезвычайной приторности и пародировал пасторально-воздыхательную поэзию. Он держался гармонической уравновешенности, стилистической уместности употребления тех или иных словесных красок. Лирика Батюшкова строится именно на этих эстетических принципах.
Если Жуковский пел о душе, томимой порывами к счастью, не достижимому в земной жизни, то Батюшков связал свою мечту о счастье с ценностями «земного мира». В этом жизнелюбии, оптимизме, несмотря на скептицизм, и заключалась особенность его «маленькой философии» и его лирики.
На эту сторону творчества Батюшкова обратил внимание Белинский: «Направление поэзии Батюшкова совсем противоположно направлению поэзии Жуковского. Если неопределенность и туманность составляют отличительный характер романтизма в духе средних веков, – то Батюшков столько же классик, сколько Жуковский романтик; ибо определенность и ясность первые и главные свойства его поэзии». И далее: «В любви он совсем не романтик. Изящное сладострастие – вот пафос его поэзии. Правда, в любви его, кроме страсти и грации, много нежности, а иногда много грусти и страдания; но преобладающий элемент ее всегда – страстное вожделение, увеличиваемое всею негою, всем обаянием исполненного поэзии и грации наслаждения»[39]. Различия между поэзией Жуковского и Батюшкова, подмеченные Белинским, и в самом деле разительны. С одной стороны, неопределенность и туманность, а с другой – предметность и ясность. У Жуковского – смутное томление по чему-то возвышенному, тоска по заповедному и запредельному. У Батюшкова – вполне земные чувства, выраженные динамично, ярко, зримо.
И все-таки Белинский слишком преувеличил различие между поэтами. У них больше общего, чем различий. И Жуковский, и Батюшков отвлекаются от конкретной, повседневной действительности, от скучной и не удовлетворяющей их прозы обыденной реальности. Они погружаются в мир вымыслов. Поэтому напрасно искать в произведениях Батюшкова точные, предметные картины жизни.
Как и Жуковский, Батюшков сосредоточен не на изображении внешнего, объективного мира, а на выражении мира внутреннего, но переданного через видимые признаки – движение, позу, мимику, жесты, пластические и живописные картины. Тем самым лирика Батюшкова по своему предмету представляет иную разновидность раннего русского романтизма. Не найдя гармонии в современном ему обществе – ни внутри человека, ни в его отношениях с реальностью, – Батюшков создает ее силой поэтической фантазии.