Бесспорным творческим завоеванием Некрасова был демократизм всех его творческих начинавший, в том числе и в области стихосложения. С первых шагов своего поэтического поприща он ориентировался на широкого простонародного читателя, а потому отдавал предпочтение наиболее доступным формам литературной версификации и, естественно, имитациям фольклорного стиха. Метрический корпус некрасовского стиха включает помимо рутинных ямбических размеров повышенный процент трехсложников – около 38%, и хореев – примерно 20%, а также полиметрических композиций (самый яркий пример – поэма "Современники", 1875, в которой каждый из многочисленных ее персонажей говорит своим метрическим языком). Среди ритмических предпочтений певца народных страданий, видимо, следует ответить чрезвычайно редкий, почти раритетный пропуск метрических ударений в трехсложниках: "Русокудрая, голубоокая…" ("Рыцарь на час", 1862), "Литература, с трескучими фразами, / Полная духа античеловечного / Администрация наша с указами / О забирании всякого встречного…", ("Литература, с трескучими фразами…"), "Производитель работ / Акционерной компании…" ("Современники"). В последнем случае ритмические перебои в каждой строке усугубляются введением в поэтический контекст совершенно немыслимых для романтического периода прозаизмов; вспомним знаменательное пушкинское извинение:
Особого разговора заслуживает обыкновение Некрасова и поэтов его школы внедрять в свое творчество и тем самым в высокую общенациональную поэзию элементы фольклорной версификации. Имитируя народный стих, Некрасов удивительно разнообразен. Однако какие бы размеры для этого он ни использовал (4-ст. хорей в "Думе" и "Коробейниках",
3-ст. ямб и кольцовский пятисложник в "Кому на Руси жить хорошо",
4-ст. дактиль в стихотворении "В полном разгаре страда деревенская…" и в "Железной дороге", 4–3-ст. дактиль в стихотворении "Литература с трескучими фразами…" или 3-ст. анапест в стихотворении "Я пою тебе песнь покаяния…" и в сатирическом цикле "О погоде"), он непременно вводил в них подслушанные в русском былевом эпосе дактилические окончания, добиваясь впечатляющего эффекта живой речевой характеристики лирического персонажа:
("Дума")
Впрочем, гораздо чаще он контрастно сочетал их с мужскими, получая в результате современный интеллигентный, но демократизированный поэтический язык:
("Рыцарь на час")
Строфика русской реалистической поэзии – величина, в основном, отрицательная. Среди астрофических произведений, составляющих большую часть всей стихотворной продукции второй половины века, преобладает членение речевого потока по тематическому принципу, апробированное, впрочем, уже в "Медном всаднике" Пушкина, "Мцыри" и "Демоне" Лермонтова. Собственно строфическую – неизмеримо меньшую – часть составляли произведения, написанные в основном стандартными, "соблюдающими" свою причастность к строфике чисто формально, четверостишиями и двустишиями ("Секрет", 1855, "Огородник", "Тройка", 1846, "Песня Еремушке", 1859, "Буря", 1853, "Саша", 1855, Н. Некрасова):
("Секрет")
("Песня Еремушке")
("Буря")
И четверостишия, и двустишия фигурируют у Некрасова либо в повествовательных сюжетных стихотворениях, либо в песенной с откровенным народным колоритом лирике. Двустишия могут и склеиваться в более пространные строфические конгломераты, или равновеликие:
("Забытая деревня", 1855),
или нетождественные, с разным количеством пар: "За городом" (6+8+10), 1852, "Княгиня" (24+16+10+12), 1856. Если в первом случае мы еще можем говорить о нетождественных строфах, то во втором случае перед нами, скорее, астрофическое произведение с прозаизированными неравновеликими "абзацами".
Демонстративное равнение поэтической речи на прозаическое повествование обусловливало пристрастие Некрасова к нетождественным строфам и астрофическим построениям, в которых строфическое членение замещалось абзацным. Знаменитое стихотворение 1864 г. "Памяти Добролюбова" насчитывает семь строф 5-ст. ямба, из которых пять представляют собой четверостишия перекрестной рифмовки (AbAb), одна строфа – пятистишие (AbAbА) и одна, заключительная, – терцет холостых стихов.
Первый катрен
своеобразная лирическая экспозиция. Формулируется тема. Интонация суровая, уравновешенная и замкнутая в пределах катрена. Синтаксическая симметрия и парадоксальная антитеза в завершающих стихах (жить – умирать) также способствуют ее закреплению.
Со второй строфы интонационно-синтаксическое движение речевого потока отчетливо меняет свой характер. Следует длинная – в одиннадцать стихов – тирада, представляющая собой разработку главной лирической темы: раскрывается содержание жизни "для славы, для свободы", внезапно прерываемой смертью (вот почему в экспозиции почти кощунственное "Но более учил ты умирать…"). Два сверхраспространенных предложений (по сути дела, одно, так как стык между ними почти незаметен) не подчиняются строфическому членению и звучат по этой причине необычайно экспрессивно. Так в стихе накапливается лирическая страсть. Никакой симметрии нет и в помине. Вместо ожидаемого катрена – пятистишие, которое к тому же, как мостиком, связано переносом со следующим катреном. Точно так же между III и IV строфами пауза не столько синтаксическая, сколько логическая. Обращает на себя внимание прошивающий всю тираду насквозь повтор местоимения "ты", который играет здесь роль своеобразной скрытой анафоры, осуществляющей по всем правилам риторического искусства свое автономное членение речевого потока (заданное, кстати, еще в первом катрене – четырежды):