Современники Некрасова единодушно отметили, что в стихах, где лирическое "я" поэта входит в соприкосновение с крестьянским бытом, звучит действительно народная, живая речь: "он не сочиняет ни речи, ни сочувствий" (А. А. Григорьев). Для Некрасова было естественным вступление в народный мир через точное, буквальное воспроизведение крестьянских говоров. Именно их он привлекает в стихотворении "В дороге". Здесь повсюду рассыпаны диалектизмы:
Иначе создается народный колорит в другой "удивительной песне" Некрасова – "Огородник" (1846). В этом лирическом повествовании о недолгой любви "хозяйской дочери" и простого крестьянина звучит та же мысль, что и в стихотворении "В дороге" – мысль о несовместимости человеческого счастья с противоестественными отношениями социального неравенства. Но в "Огороднике" тягостная мысль смягчается песенной интонацией, оставляющим впечатление приволья четырехстопным анапестом. Это первый лирический опыт Некрасова в освоении фольклора. К. И. Чуковский отметил приемы, которые использует поэт, стремясь воссоздать народно-песенный колорит: "Тут и отрицательные параллелизмы:
Тут и двойные слова, свойственные песенному стилю: "я давал, не давал", "расплетал-заплетал", "круглолиц-белолиц", "целовал-миловал", "мужику-вахлаку" и т. д… Тут и такие фольклорные постоянные эпитеты, как."ясны очи", "белая рученька", "золотой перстенек", "буйная голова",, "кудри – чесаный лен", "краса-девица", "словно сокол гляжу" и т. д.".
Лирика Некрасова и в будущем постоянно обнаруживает тяготение к устному народному творчеству. В этом отношении поэту удается достичь художественного совершенства ("Дума", "Зеленый шум", "Орина мать солдатская", цикл "Песни" и др.). Но и в стихи, далекие от крестьянской темы, так или иначе входит столь любимая Некрасовым простонародная речь. Даже в пору смертельного недуга говорить о своем душевном состоянии поэту помогает фольклор:
Как пишет К. И. Чуковский, собственный стиль Некрасова так часто переходил в народный и наоборот, что их почти невозможно разграничить. Еще ярче эта особенность проявилась в предреформенные 50-е годы.
Автор и герой в лирике Некрасова 1850-х годов
В эту пору тема народа перестает быть отчасти "этнографической" и приобретает черты самобытной художественности, характерные для лирики Некрасова в целом. О возникновении сложного слияния "народного" и личностного, индивидуального в стиле поэта Н. Н. Скатов говорит, анализируя стихотворение "Гробок" (1850, из цикла "На улице"): "Начато как будто бы обычное повествование, есть взгляд на солдата со стороны. Но появилось слово "детинушка", и на нем сомкнулись два мира в некое единство. "Детинушка" сказано о солдате, но это такое простое, народное, мужицкое слово, что оно становится уже как бы и словом от солдата. Автор вне героя, о котором рассказывает, но и с ним. Аналогичное "кручинушка" продолжит и закрепит эту интонацию. А во второй строфе, хотя там есть и собственно прямая речь, уже невозможно отделить героя от рассказчика: "А как было живо дитятко, то и дело говорилося…" Солдат ли это сказал, подумал, почувствовал или рассказывающий о нем автор".
Сходным образом говорит о преодолении "лирической разобщенности" между автором и его героями Ю. В. Лебедев по поводу стихотворения "Школьник" (1856): "Чьи мы слышим слова? Русского интеллигента, дворянина, едущего по невеселому нашему проселку, или ямщика-крестьянина, понукающего усталых лошадей? По-видимому, и того и другого, два эти голоса слились в один:
Так мог бы сказать об отце школьника его деревенский сосед. Но говорит-то здесь Некрасов: народные интонации, сам речевой склад народного языка родственно принял он в свою душу".
В стихах Некрасова этого времени ощутима не только установка на повёствовательность, создающая впечатление подлинности и достоверности изображаемого, отсутствия границы между жизнью и литературой. Особый обостренный лиризм некрасовской поэзии основан на исходном столкновении вечного стремления к высоким человеческим ценностям и признания неизбежности пребывания в мире, где господствуют вещественные блага, где от них, от "прозы жизни", зависит судьба людей. Поэт показывает нам привычный городской быт почти без эмоций, с нарочитой сухостью и деловитостью, с натуралистическими подробностями. Но сами подробности являются оборотной стороной романтического пафоса – следствием отчуждения человека от идеала, вынужденного принятия им безыдеальной жизни. Создается иллюзия, что изображение безлично и безразлично к стоящим за ним человеческим трагедиям:
В этом стихотворении, имеющем идиллическое название "Утренняя прогулка" (из цикла "О погоде", 1858) леденяще бесстрастны не только предметы, но и люди, как будто утратившие все человеческое. Идущая за гробом бедняка-чиновника старуха рассуждает о том, что успела выпросить у покойника уже ненужные ему сапоги. На вопрос рассказчика, не жаль ли ей умершего, она, словно досадуя, отвечает: "Что жалеть? Нам жалеть недосужно…"
Мир воспроизводится не только в картинах, но и в звуках. Характерный некрасовский звучащий облик мира вопиющ по своей уродливой дисгармоничности. Звуки "раздирают ухо", от них "жутко нервам":
("Сумерки", из цикла "О погоде", 1859)
Но и в этом мраке, сквозь "ужасный концерт" пробивается надежда и, чем страшнее действительность, тем ощутимее очистительная сила рвущихся на волю чувств, не убитых до конца "бесчеловечным" веком. Они не только усиливают отчаяние и повергают в состояние глубокой душевной неудовлетворенности, но и вызывают животворные слезы раскаяния и утешения, смягчают не проходящую в сердце тоску. Вдруг оказывается, что старуха на убогих похоронах безвестного чиновника в глубине души совсем не бесчувственна: "Я взглянул на нее – и заметил, / Что старухе-то жаль бедняка…" Неизменно утешает (и "утишает") в стихах и поэмах Некрасова родная природа – ее нивы, дубровы, проселки, деревенские тихие ночи ("Саша", "Рыцарь на час", "Железная дорога", "Тишина" и др.).
Акцентированная буквальность описаний сливается, не утрачивая контрастности, с глобальными по степени обобщения метафорами. Это словно бы все тот же романтический идеал, но уже "проросший" в действительность и в ней утративший свою былую лучезарность: "О, пошлость и рутина – два гиганта…" (1855–1856).
"Стихотворения Н. Некрасова"
В 1856 г. вышла вторая книга лирики Некрасова, которая принесла ему известность в самых широких общественных кругах. С этой книги, объединившей лучшее из написанного за семнадцать лет, начинается его слава народного поэта. Сборник открывался программным стихотворением "Поэт и гражданин", которое продолжало пушкинскую и лермонтовскую традицию драматизированной диалогической формы, демонстрирующей пересечение отдельных мнений ("Разговор книгопродавца с поэтом" А. С. Пушкина, "Журналист, читатель и писатель" М. Ю. Лермонтова). У Некрасова выведенный "вовне" диалог явно имеет черты исповедальности, обнажающей неразрешенную драму в истерзанной противоречиями душе поэта. Двуголосие, которое не распадается, но и не склоняется к победе лишь одного голоса, уже было испытано Некрасовым в раннем стихотворении "Разговор". Теперь, в "Поэте и гражданине", сталкиваются установка на многоголосие и открытая тенденциозность социального звучания: пафос гражданственности победительно действует на погрязшего в рутине жизни, а когда-то героически настроенного преобразить ее Поэта. Но итога все же нет и не может быть (стихотворение заканчивается многоточием), а сама проблема, данная уже заглавием, представляется Некрасову заведомо трагической. Гражданин с болью признает, что должно отказаться от призвания быть художником "в годину горя": "Когда свободно рыщет зверь, / А человек бредет пугливо". Поэту необходимо разрешить сомнение: "Пускай ты верен назначенью, / Но легче ль родине твоей…" – но, как хорошо понимает автор стихотворения, в глубинах души которого развертывается самый спор, – что бы ни выбрал Поэт, он не будет вполне удовлетворен своим выбором. Как позднее сформулировал Некрасов мучительное для него противоречие между жизнью и поэзией: