И все же, несмотря на эти признаки "импрессионистической" техники, поэзия Фета вряд ли может быть прямо соотнесена с аналогичными явлениями в западноевропейской живописи. Лирика Фета столь же "импрессионистична", сколь и удивительно пластична в своей зримой вещественности и конкретности. Взять, к примеру, фетовский пейзаж. Давно замечено, что он часто напоминает наблюдения фенолога. Поэт любит изображать времена года не просто в устойчивых приметах, а в переменных климатических сроках и периодах. Изображая позднюю осень, Фет отметит и осыпавшиеся розы, и отцветший горошек, и покрасневшие с краев кленовые листья, и "однообразный свист снегиря", и "писк насмешливой синицы" ("Старый парк", 1853?). Столь же колоритны признаки дождливого лета: слегшие на полях травы, невызревшие колосья, ненужная, забытая в углу коса, унылый петуший крик, предвещающий скорую непогоду, "праздное житье"… ("Дождливое лето", конец 1850-х годов). Сами названия стихотворений красноречиво свидетельствуют о внимании Фета к погодным приметам: "Жди ясного на завтра дня…" (1854), "Степь вечером" (1854), "Первая борозда" (1854), "Туманное утро" (1855–1857), "Приметы" (середина 1850-х годов) и т. д. Есть и стихотворения, посвященные отдельным растениям, деревьям, цветам: "Осенняя роза" (1886), "Роза" (1864), "Сосны" (1854), "Ива" (1854), "Одинокий дуб" (1856), "Георгины" (1859), "Первый ландыш" (1854), "Тополь" (1859). И удивительное разнообразие животного мира! Одни названия птиц говорят об этом: лунь, сыч, черныш, кулик, чибис, стриж, перепел, кукушка, воробей, ласточка, снегирь… Русская поэзия до Фета, где обращено внимание лишь на традиционные образы птиц с их устоявшейся символической окраской (орел, ворон, соловей, лебедь, жаворонок), поистине не знала такого энциклопедического свода пернатых существ, такого любовно-внимательного и бережного отношения к особенностям их существования и повадкам. Даже условный образ ворона в стихах Фета, как еще заметил Б. Бухштаб, поражает точным описанием, сделанным словно не поэтом, а натуралистом-орнитологом: "Один лишь ворон против бури // Крылами машет тяжело…"
Во многих, даже самых "импрессионистических" стихотворениях мгновенные впечатления, оставаясь по содержанию таковыми, воплощаются, однако, в наглядно-зримую образную форму. В том же "Я жду… Соловьиное эхо" взгляд поэта "хватает на лету и закрепляет вдруг" и вид растений ("тмин"), на которых "горят светляки", и точный цвет ("темно-синее") лунного неба, и направление ветра ("вот повеяло с юга"), и сторону, куда "покатилась" звезда ("на запад"). Таким образом, "неясность" у Фета по природе своей вполне реалистическая. Поэт не тонет в многозначности своих ощущений, не растворяется в них без остатка, а дает им выразительную словесную форму, целомудренно останавливаясь на пороге невыразимости.
Жанрово-стилевые особенности поздней лирики Фета. Выпуски сборника "Вечерние огни" (1882–1890)
Начиная с 1860-х годов идея гармонии человека и природы постепенно утрачивает свое первостепенное значение в поэзии Фета. Ее художественный мир приобретает трагические очертания. В немалой степени этому способствуют внешние обстоятельства жизни.
Личная и творческая судьба Фета складывается трудно. Печать "незаконнорожденности" [46], тяготеющая над поэтом с детских лет болезни и смерти родственников, неудавшаяся литературная карьера (в начале 1860-х годов революционно-демократическая критика повела настоящий крестовый поход против "чистого искусства", и Фет был отлучен от "Современника", где печатался на протяжении 1850-х годов) – все это не способствовало хорошему общественному и личному самочувствию. В мироощущении "певца Красоты" нарастают пессимистические настроения.
Гармония природы теперь лишь острее напоминает поэту о несовершенстве и эфемерности человеческой жизни. "Вечность мы, ты – миг" – так теперь рассматривается в художественном мире Фета соотношение между красотой мироздания и земным бытием, "где все темно и скучно" ("Среди звезд", 1876). Апокалиптические настроения редко, но властно вторгаются в лирику поэта "тонких ощущений". Одиночество человека посреди мертвой, "остывшей" Вселенной ("Никогда", 1879), обманчивость гармонии в природе, за которой таится "бездонный океан" ("Смерть", 1878), мучительные сомнения в целесообразности человеческой жизни: "Что ж ты? Зачем?" ("Ничтожество", 1880) – эти мотивы придают поздней лирике Фета жанровые черты философской думы. "Думы и элегии" – циклом, имеющим такой жанровый подзаголовок, открыл Фет первый выпуск своего сборника "Вечерние огни", вышедший в 1882 г. "Вечерние огни", издававшиеся отдельными выпусками вплоть до 1890 г., являются визитной карточкой поздней поэзии Фета и одновременно художественной вершиной его творчества в целом. Поздняя лирика, трагичная в своей основе, сохраняет с предшествующим этапом несомненную преемственность. Вместе с тем она обладает рядом отличительных признаков.
Человек в поздней лирике Фета томится разгадкой высших тайн бытия – жизни и смерти, любви и страдания, "духа" и "тела", высшего и человеческого разума. Он сознает себя заложником "злой воли" бытия: вечно жаждет жизни и сомневается в ее ценности, вечно страшится смерти и верит в ее целительность и необходимость. Образ лирического "я" приобретает некоторую обобщенность и монументальность. Закономерно изменяется пространственно-временная характеристика поэтического мира. От цветов и трав, деревьев и птиц, луны и звезд духовный взор лирического "я" все чаще обращается к вечности, к просторам Вселенной. Само время словно замедляет свой ход. В ряде стихотворений его движение становится спокойней, отрешеннее, оно устремлено в бесконечность. Космическая образность, безусловно, сближает позднюю лирику Фета с художественным миром поэзии Тютчева. В стиле автора "Вечерних огней" нарастает удельный вес ораторского, декламационного начала. Напевную интонацию стихов 1850-х годов сменяют риторические вопросы, восклицания, обращения. Они нередко отмечают вехи в развертывании композиции, подчиненной строго логическому принципу (например, "Ничтожество"). Б. Я. Бухштаб фиксирует появление в поздней лирике Фета тютчевских ораторских формул, начинающихся с "Есть", "Не таково ли", "Не так ли", торжественной архаической лексики, знаменитых тютчевских составных эпитетов ("золотолиственных уборов", "молниевидного крыла") [47].
Свой трагический пессимизм поздний Фет стремится заковать в броню отточенной поэтической риторики. Уже не поэтическим "безумством" и "лирической дерзостью", как раньше, а системой логических формул и доказательств, зачастую взяв в свои союзники А. Шопенгауэра (над переводом его знаменитого труда "Мир как воля и представление" поэт работал в 1870-е годы), лирический герой стремится побороть свой страх перед смертью и бессмысленностью существования, обрести внутреннюю свободу (см. "Alter ego", 1878; "А. Л. Бржеской", 1879; "Не тем, Господь могуч, непостижим…", 1879). Одним из самых "страшных" и парадоксальных стихотворений "Вечерних огней", несомненно, является знаменитое "Никогда". Фет прибегает к несвойственному ему приему гротеска, изображая воскрешение лирического "я" к "вечной жизни" в мире, в котором давно потух божественный огонь. – Эта экзистенциальная ситуация (на грани жизни и смерти) осознается человеком как несомненная аномалия бытия и порождает серию неразрешимых вопросов:
Эффект аномальности происходящего усилен намеренным контрастом между фантастичностью самой ситуации и протокольно-документальным стилем ее описания. Ненормальное подается как обычное, повседневное явление, что лишь подчеркивает основной пафос стихотворения: "вечная жизнь" вне живой изменяющейся природы страшнее смерти. Л. Толстой в письме к Фету, восхищаясь остротой постановки проблемы ("вопрос духовный поставлен прекрасно"), вместе с тем оспаривал саму атеистическую идею стихотворения: "Для меня и с уничтожением всякой жизни, кроме меня, все еще не кончено. Для меня остаются еще мои отношения к богу, т. е. отношения к той силе, которая меня произвела, меня тянула к себе и меня уничтожит или видоизменит" [48].