Таким образом, преемственность определена Божественным Провидением. Подобно тому, как Ф. И. Тютчев видел в волне проявление вечных законов жизни, также и Майков видит в исторической жизни ту же природу – вечность, неуничтожимость.
С темой побежденной смерти и конца земной истории связан и большой поэтический труд Майкова – перевод Апокалипсиса. Перевод фрагмента Апокалипсиса был выполнен Майковым в 1868 г. Обращение к Апокалипсису, с конца 60-х годов, стало знаком времени. Мотивы Апокалипсиса звучали в поэзии Полонского ("Сумасшедший", "Тишь и мрак", "Заступница"), в прозе Достоевского, Салтыкова-Щедрина, Г. Успенского и других. Изучалась проблема искусствоведением и филологической наукой, в частности, в работе Ф. И. Буслаева "Русский лицевой апокалипсис".
Майков переводит центральный эпизод из Апокалипсиса с IV по X слова, т. е. видение Иоанну сидящего на престоле, затем снятие с книги 7 печатей, а затем появление семи трубящих ангелов и конец времени. Этот композиционно завершенный эпизод объединен у Майкова единой мыслью, итог которой звучит в последней фразе перевода: "Что времени отсель уже не будет". Переведенный фрагмент Апокалипсиса подводит итог всемирной истории, "созидающего времени", и, таким образом, тема Апокалипсиса как бы завершает огромную и многообразную тему исторического времени в творчестве Майкова.
А. Н. Майкову также принадлежит один из наиболее удачных переводов "Слова о полку Игореве". Серьезная, научная работа над переводом продолжалась в течение четырех лет, которые сам поэт назвал "вторым университетом" по филологическому факультету. Опубликована работа была в 1870 г. с предисловием и комментарием переводчика. В причинах обращения Майкова к переводу "Слова" есть и случайное и закономерное. Закономерным являются тот интерес, уважение, которые испытывал поэт к русской истории, древней культуре России. Серьезное изучение старообрядчества, обращение к такому памятнику древней литературы, как "Повесть о Варлааме и Иоасафе", цикл стихотворений "Отзывы истории", рассказы для детей о русской истории – все это свидетельствует о том, что появление перевода "Слова о полку Игореве" было закономерным. Но был и элемент случайности, может быть, кажущийся. В черновике письма к М. Л. Златковскому, работавшему над биографией поэта, Майков пишет: "Напал на него случайно: старшему сыну в гимназии пришла пора его проходить; думаю, памятник чудесный, дай, сам с ним прочту – и начал разбирать по екатерининскому тексту, изд. Пекарским, без знаков препинания, написано все сплошь в одну строку. Стал делить на части, руководясь единственно ходом творчества самого певца. Прочел, восхитился построением – но для справки в темных местах взял русские переводы, черт возьми! Все не так делят и понимают, дробят памятник, он является чем-то бессвязанным, глупыми отрывками…" Таким образом, перевод первоначально был предназначен сыну-гимназисту. И черновики предисловия Майков озаглавливает: "Вместо предисловия. Моему сыну" – и пишет далее: "Хотелось бы мне, милый мой Коля, чтобы ты хорошенько понял драгоценнейший памятник нашей старины – "Слово о полку Игореве". Не зная, как объяснить тебе его хорошенько и передать, как я его понимаю, – я решился перевести его на нынешний наш язык". В результате, перевод был предназначен, конечно, не только ребенку, но читателю простому, "неискушенному", и в этом сказалась та определенная просветительская миссия, которою возлагал на себя Майков. Внимание к воспитанию детского художественного вкуса, формированию детского мировоззрения очень важно для позиции Майкова. Не случайно детские хрестоматии, учебники (особенно для младшей школы) до сих пор наполнены стихотворениями Майкова. В свое время по предложению Достоевского Майков написал ряд рассказов для детей по русской истории.
Вероятно, из этой особенности адресата происходят и своеобразные черты самого перевода "Слова". Если в другом, столь же серьезном труде, переводе "Апокалипсиса" поэт ни на йоту не отступает от текста подлинника, то, переводя "Слово", он считает возможным сделать текст более доходчивым. Но в обоих переводах Майков остается верным своему главному принципу – перевести, как ему советовал Достоевский, "без слов от себя" ("наивно, как можно более наивно"). В письме к историку Константину Николаевичу Бестужеву-Рюмину при пересылке перевода поэт пишет: "Как я старался во всем этом сохранить тон, чтобы не было претензии… Близко к сердцу мне дело, а не мое маленькое "я"".
Для того, чтобы создать перевод точный, научный, отражающий современные представления о древней литературе, Майкову пришлось пройти "второй университет" по филологическому факультету под руководством ученых, которые с разной степенью доброжелательности отнеслись к этому труду. Круг научных консультантов широк – Ф. Буслаев, А. Афанасьев, К. Бестужев-Рюмин, А. Гельфердинг, Мстислав Прахов, И. Срезневский и др. Как это следует даже из простого перечня имен исследователей, во время работы над переводом "Слова" поэт находился под влиянием представителей мифологической школы. И взгляды мифологической Школы сказались в большой степени в предисловии и в комментариях Майкова. Позднее, когда перевод уже был завершен, Майков стал более осторожен во взглядах.
Одной из центральных идей поэзии А. Н. Майкова, в том числе и исторической, является, как уже отмечалось, идея преемственности, и, конечно, Майков представляет "Слово" не как уникальный, одинокий памятник древнерусской литературы, а как звено в непрерывной цепи русской культуры. Автор "Слова" основывается, с позиции Майкова, и на фольклорной, и на литературной традиции. А в свою очередь "Слово" является непосредственным предшественником современной литературы. Поэт писал: "В заключении не могу отдать отчета в одном впечатлении, которое я вынес, долго занимаясь "Словом о полку Игореве". Несмотря на семь веков, отделяющих нас от его певца, – он чрезвычайно близок к нынешней нашей литературе. Его поэма – точно зародыш, таящий в себе все лучшие качества последней. В этих образах князей – Осмомысла Галицкого, от престола которого грозы текут по землям, Всеволода Суздальского, что "мог бы Волгу веслами раскропить, а Дон шеломами вылити", Романа, что в замыслах возносится высоко, как сокол ширяясь на ветрах, высматривая добычу, – слышится что-то родственное державинским изображениям екатерининских орлов. В описании битв тоже. Во всем же здоровом тоне поэмы, в этом кованом языке, на который древность наложила какую-то свою, особую, вековую печать, в этой поэзии действительности – как бы чувствуется пушкинская стройность, определенность, сдержанность и меткость выражений. Далее, эти описания природы, эта жизнь степи, в ее мрачном виде, вся эта прелестная идиллия бегства Игоря, эти "дятлы тёктом путь к реке казуют", вся речь Игоря к Донцу – как он лелеял князя на серебряных берегах своих, – во всем этом таится как бы зародыш лучших страниц Тургенева…, а этот сарказм, полный любви, – не ожил ли в Гоголе? Чувствуется, несмотря на перерыв многих веков, один и тот же гений в творчестве русских людей тогда и ныне".
Заслуживают внимания и наблюдения Майкова о характере ритма в "Слове": "…поэма, очевидно, писана, и писана мерною прозой, приспособлявшеюся, вероятно, к пенью, по образцу, может быть, церковных канонов и псалмов, только на другие мотивы… Мне кажется, что если читать "Слово" нараспев, то мы более всего подошли бы к настоящему делу".
Суждения поэта о жанровой природе древнерусского памятника ("не ясно ли тут знакомство с "похвальными словами" византийской литературы, как со "словами" святых отцов, так и светскими?") нашли подтверждение во взглядах исследователя И. П. Еремина ("Жанровая природа "Слова о полку Игореве"").