Ориентацией поэмы на романный жанр (подкрепленной внешним сходством «лишних людей» — Агарина с Рудиным и одновременным выходом в свет романа Тургенева и некрасовской «Саши») не до конца объяснимы оригинальные черты ее поэтики. Наряду с романной панорамностью, свободой, вариативностью «всевозможных сюжетов» в поэме ощутима опора на традицию, на субстанциональные устойчивые представления, сконцентрированные в неоднородном единстве ее состава (как писал применительно к героям «Онегина» Н.Я. Берковский, «в одном — “культура”, в другом — “природа” и почва»). Ю.Н. Тынянов обратил внимание на то, что поэма написана в «старой балладной форме»: Некрасов «ввел в классические формы баллады и поэмы новеллу со сказом, прозаиз-мами и диалектизмами, а в формы “натурального” фельетона и водевиля — патетическую лирическую тему». Ученый пришел к выводу, что «смешением форм создана новая форма колоссального значения, далеко еще не реализованная в наши дни».
В 60-е годы Некрасова особенно волнует проблема «большой формы» — она актуализуется не только в жанре поэмы, но и в лирике: в стихотворении «Рыцарь на час» (1860—1862) просматривается «монтажность» (Б.О. Корман) державинского уровня (по наблюдению И.Л. Альми, поэт нашел образчик в «Евгению. Жизнь Званская» Г.Р. Державина). Еще прежде державинские традиции возвысили до библейского пафоса бытовую сцену в «Размышлениях у парадного подъезда» (ср.: «Вельможа», «Властителям и судиям»).
Черты евангельского и народного христианства, темы покаяния, искупительной жертвы присутствуют в ряде произведений Некрасова («Рыцарь на час», «Влас», «Молебен», поэма «Тишина», притча «О двух великих грешниках» в «Кому на Руси жить хорошо», «Пророк» и др.)* Образ храма становится символом страдающей родины:
Храм воздыханья, храм печали —
Убогий храм земли твоей:
Тяжеле стона не слыхали Ни римский Петр, ни Колизей!
(«Тишина», 1856—1857)
Герой Некрасова чаще всего страдает и сознательно идет на жертву.
В 60-е годы народная тема поверяется христианскими ценностями, сложно разворачиваясь в поэмах «Коробейники» и «Мороз, Красный нос».
Впервые, пролагая дорогу к поэме «Кому на Руси жить хорошо», героями «Коробейников» (1861) становятся сами люди из народа — «бывалые» странники, крестьянские философы, для которых неприятие Крымской войны («Царь дурит — народу горюшко!») не исключает патриархального сожаления о минувших временах («А, бывало, в старину / Приведут меня в столовую, / Все товары разверну...»).
Разнообразие интонаций, ритмических форм, умелое использование богатейших возможностей «сказа» помогло Некрасову создать произведение, предельно насыщенное стремительно изменяющейся, растревоженной атмосферой времени. Песни, испокон века несущие в себе дух радостного приволья и богатырской удали:
«Ой, полна, полна коробушка,
Есть и ситцы и парча...» —
в год великих перемен обретают внеположенную народной морали драматичность смысла. Коробейники — Тихоныч и Ванька — наживаются на обмане легковерного народа. Забвение Божьих заповедей (так же, как позднее Петрухой в поэме А. Блока «Двенадцать») ощущается ими как «скверна», в которую вовлечен теперь крестьянский мир:
«Славно, дядя, ты торгуешься!
Что невесел? Ох да ох!»
— В день теперя не отплюешься,
Как еще прощает бог:
Осквернил уста я ложию —
Не обманешь — не продашь! —
И опять на церковь божию Долго крестится торгаш.
Финал поэмы закономерен: возмездие настигает коробейников в лице бедного лесника, который олицетворяет природные стихии.
В поэме «Мороз, Красный нос» (1863—1864) глубокое знание народной жизни дополняется постижением «внутреннего смысла» всего ее строя (H.A. Добролюбов). Бесприютность «торгашей»-коробейников стала одной из причин их нравственной гибели. Идея семьи как зерна, из которого веками вырастал крестьянский уклад, выступает в поэме как трагическая: исполненная невыносимых страданий жизнь крестьянства заставляет его отказаться от исконных обычаев. В описании похоронного обряда у Некрасова могилу роет старик-отец, что русским обычаям не соответствовало, так как это действие означало накликать на себя смерть. Но так Некрасов предсказал скорую смерть старика-отца.