В потоке «мелочей» архиерейского обихода возникают претерпеваемые духовными пастырями случаи тяжелых припадков «геморроидального свойства» и несварения желудка, а также моционы для борьбы с ожирением и пр. Сознательный подбор примеров, относящихся к самому низшему «регистру» бытового «закулисья» церковной жизни, был призван обнаружить человеческую заурядность тех, кто претендовал на исключительное положение в духовной сфере общественного бытия. В этой ситуации становилось очевидным, что церковь и русского обывателя разделяет одна лишь ряса, под которой скрывается обыкновенный чиновник, страдающий геморроем и несварением желудка.
Дерзок Лесков не только с церковью, но и в отношениях с правительственной администрацией. Как следствие этого, министр народного просвещения предлагает ему, члену ученого комитета, подать в отставку: он отказался. 9 февраля 1883 г. Лесков был отчислен от министерства «без прошения».
Все последующие двенадцать лет жизни он посвящает без остатка творчеству, много читает (его библиотека насчитывает около трех тысяч томов), занимается коллекционированием, библиофильством. Дружит с издателем Н. Лейкиным, этнографом С. Максимовым, художником Н. Ге, критиком В. Стасовым. Особенно близко сходится с Л. Толстым, испытывает несомненное влияние Толстого, работая над «Томленьем духа», «Фигурой», сказаниями, легендами, сказками. Лескова с Толстым сближал особый этический пафос их жизненных исканий. Поэтому он последовательно защищал христианский гуманизм писателя, разделял его желание «указать» в Евангелии не столько «путь к небу», сколько «смысл жизни». Хотя в одном из последних рассказов («Зимний вечер») он так ударил по толстовству, что Софья Андреевна отказала ему от дома. Но Лесков, при всем уважении к Толстому, не смог принять толстовство как догму, как утопический рецепт перестройки человеческой природы и человеческих отношений. Между тем именно Толстой усилил в Лескове остроту его критического взгляда на действительность, и в этом состояло его главное значение для эволюции Лескова.
В 1890-е годы в творчестве Лескова становятся заметно ощутимыми сатирические тенденции. Праведническая тема не исчерпана, но она отходит на второй план. В это время создаются произведения жесткие, чрезмерно критические: «Загон», «Зимний вечер», «Дама и Фефела», «Импровизаторы», «Заячий ремиз»...
К концу жизни Лесков не стал сторонником революционных преобразований. Однако он все настойчивее пишет о необходимости общественных перемен в России, зримо представлявшейся ему темным «загоном», сквозь стену которого лишь кое-где пробиваются слабые лучи света. Драматической виделась Лескову судьба страны, обрекаемой волей инертных российских сил на отгороженность «китайскою стеною» от европейских государств. В этой ситуации, по мысли писателя, ей в первую очередь грозили тяжелые последствия технической отсталости.
Изобличая застой русского общества, Лесков подкрепляет свои резкие и гневные выпады против узости национального и государственного мышления ссылками на документальные факты. Он рассказывает о неудачной попытке «старого» Джеймса Шкотта заменить древнюю соху и борону легкими пароконными плужками Смайля. При этом писатель не щадит русское крестьянство, изображая его недалеким, забитым, не только не понимающим экономических выгод использования новой техники, но и по-прежнему не имеющим собственного мнения в разговоре с барином. «Это как твоей милости угодно», — прозвучало из толпы в ответ на вопрос графа Перовского: «Хорошо ли плужок пашет?». Недалеко от рабски покорных крестьян ушел и сам граф, боящийся невольно впасть в государеву немилость, а поэтому отказывающий новатору англичанину в поддержке.
Тупой и темной массой предстают мужики и в истории, связанной с попытками молодого Александра Шкотта переселить их жить в «каменную деревню» с баней, школой, отменить «лечение» сажей, завести кирпичеделательную машину. Не желающие расставаться с курными избами, они, в ответ на сделанное предложение, предпочитают пойти в острог, чем переселиться в ими же к тому времени загаженные каменные дома.
Нравственную деградацию крестьянства автор напрямую соотносит с ценностными ориентирами российского политического режима, поощряющего, ко всему прочему, выпуск брошюр, в которых научно обосновываются «вкусы и привычки нашего доброго народа», в частности, его природную предрасположенность к жизни в «куренке»: здесь тепло и «в воздухе чувствуется легкость», и на широкой печи «способно» спать и онучи и лапти высушить.
Процесс морального упадка и разложения, по мысли Лескова, еще в большей степени характеризуют современное дворянское общество. Исследованию этой проблемы посвящен рассказ «Зимний вечер», в котором центральным является мотив оподления человеческой души 120 . События разворачиваются в одном из петербургских особняков, где встретились за непринужденной дружеской беседой две немолодые приятельницы. За время ее течения в доме появляются и оказываются втянутыми в женский разговор родственники хозяйки — сыновья, племянница, брат, и таким образом на страницах рассказа постепенно складывается «портрет» дворянской семьи, крайне неблагополучной, отягощенной внутренними раздорами, а главное, обнаруживающей нравственное нездоровье всех ее членов, за исключением Лидии — племянницы хозяйки дома. Положение девушки здесь незавидное. Не случайно швейцар замечает вослед уходящей и прячущей заплаканное лицо Лидии: «Эту тут завсегда пробирают».
Но «пробирать» людей — это «ремесло» хозяйки дома и ее гостьи. Из многочисленных замечаний, реплик и просто обмолвок разговаривающих, а также попутного авторского комментария становится очевидным содержание этого «ремесла» — полицейский сыск, к которому имеют прямое отношение приватно беседующие дамы 121 . Самыми яркими подтверждениями причастности приятельниц к службе в полиции является присутствие на их лицах «не женского, официального выражения», особенно когда речь заходит об общественно неблагонадежной Лидии, намерение хозяйки дома настрочить донос на курсы, где учится девушка, и говорящее имя «Камчатка», которым нарекает свою госпожу одна из служанок, при этом не сомневающаяся, что его обладательница не только отправляет людей на Камчатку, но и сама достойна аналогичного наказания.
Лесков саркастично характеризует и собеседницу хозяйки — «кроткую лань» с навыками шантажистки и отравительницы.
Но главное, что хочет он донести своим повествованием, это мысль о духе нравственного растления, который владеет барским домом и его обитателями. Причем самыми отвратительными существами выступает прислуга. В то время, когда хозяйка, сказав, что хочет сделать покупки в лавке, а на самом деле отправляется «дать наилучший отчет на своем месте», в полицейском участке, особняк переходит в руки служанок, «домашних мышей», беспрепятственно проникающих в будуар — тайник госпожи. В ход идет «подобранный ключик» от ее стола, почтовая бумага, папиросы, пудра; полная же раскованность и обыденность поведения служанок в господских покоях является подтверждением тому, что находятся они здесь не в первый раз. Слуги не уступают хозяевам и их гостям в способностях шантажа и вымогательства. Мастерски проделывает это с Валерианом, сыном госпожи и своим любовником, горничная, при этом не скрывающая дерзкого и презрительного к нему отношения.
Растленную атмосферу в доме в значительной степени усугубляет неодолимая животная похоть, в равной степени свойственная и благородной гостье, и домашней прислуге. Безудержная страсть заставляет пожилую даму любыми средствами добывать деньги, чтобы оплатить игорные долги молодого любовника. Сознание же кухарки поглощено влечением к мальчикам. Лесков показывает и результаты «темных дел природы» на примере тринадцатилетнего подростка, выходящего из кухаркиной комнаты с мечтой об обещанном гулянье и будущих часах, которые он «попросит ее купить ему».
В качестве антипода уродливой жизни барского дома в рассказе представлено новое мировидение, основанием которого Лесков мыслил в первую очередь христианскую мораль и дело на благо «тем, кому тяжело». Связывающий преобразование общества с приходом людей, наделенных высоконравственным сознанием, Лесков выводит образ молодой героини Лидии, слышащей «шум» приближающейся иной жизни и иных «характеров». «Они впереди... И они придут, придут... Мы живы этой верой!»