"Гордое, одинокое страданіе" – тоже черта байроническая,- черта, которую мы находимъ и y пушкинскаго героя,-
Таилъ въ молчаньи онъ глубокомъ
Движенья сердца своего
И на челѣ его высокомъ
Не измѣнялось ничего.
Но и эта черта недолго удержалась за нимъ: y него, оказывается, и слезы градомъ льются; въ порывѣ восторга онъ даже "вопитъ"… Такимъ образомъ, глубокаго вліянія Байронъ не имѣлъ на созданіе героя "Кавказскаго Плѣнника". Слѣдовательно, если Пушкинъ и увлекался въ это время произведеніями британскаго поэта, то увлеченіе это его не поработило,- онъ оставался самимъ собою, чуждымъ байроновской энергіи, далекимъ отъ гордости и титаническаго "эготизма".
Вліяніе "Рене".
Гораздо ближе и герои Пушвина, и самъ онъ подходятъ къ Шатобріану. Этого французскаго писателя Пушкинъ зналъ еще до Байрона, и помнитъ его тогда, когда давно уже пересталъ говорить о Байронѣ: въ 1837 г. Шатобріана онъ называетъ "первымъ изъ современныхъ писателей, учителемъ всего пишущаго поколѣнія". Герой Шатобріана – совершенный "Кавказскій Плѣнникъ": онъ не возмущается, не ненавидитъ, не мститъ,- онъ жалуется, тоскуетъ, такъ какъ онъ – жертва, a не боецъ. Глубокая меланхолія,- вотъ, чувство, которымъ онъ живетъ. Онъ – юноиа "sans force et sans vertu", бросившій родину вслѣдствіе несчастной любви; среди цивилизованныхъ людей ему мало мѣста съ его безмѣрнымъ эгоизмомъ. Рене бѣжитъ къ дикарямъ, но тоска, грусть слѣдуютъ за нимъ по пятамъ; теплая, самоотверженная любовь дикарки не вытѣсняетъ изъ его сердца думъ о той женщинѣ, которая осталась на родинѣ.
Героини поэмы Пушкина и повѣстей Шатобріана.
Героини обѣихъ повѣстей Шатобріана ("Rêne", "Atala") напоминаютъ черкешенку изъ "Кавказскаго Плѣнника": Atala, влюбленная въ плѣнника, появляется къ нему ночью, и съ тѣхъ поръ постоянно ходитъ тайкомъ къ юношѣ и ведетъ съ нимъ долгія бесѣды о любви. Потомъ она освобождаетъ его изъ плѣна и умираетъ въ борьбѣ съ своею любовью. Другая героиня Celuta, отдавшая всю жизнь Рене, услышала отъ него признаніе, что сердце его занято думой о другой женщинѣ; Celuta, потерявъ Рене, бросается въ рѣку.
Пушкинъ, Шатобріанъ и Байронъ.
Такимъ образомъ, говоря о настроеніяхъ "міровой скорби", которыя овладѣли творчествомъ Пушкина, мы должны признать, что онъ одинаково увлекался и Шатобріаномъ, и Байрономъ, хотя вліяніе перваго было болѣе сильнымъ, органическимъ, такъ какъ коренилось въ свойствахъ души самого Пушкина.
Отношеніе Пушкина къ поэмѣ.
Самъ Пушкинъ очень строго отнесся къ своей поэмѣ вскорѣ послѣ ея окончанія. Онъ говоритъ въ одномъ письмѣ, что въ поэмѣ пытался создать "характерный типъ" своего времени. "Я въ немъ хотѣлъ изобразить это равнодушіе къ жизни и къ ея наслажденіямъ, эту преждевременную старость души, которыя сдѣлались отличительными чертами молодежи 19-го вѣка" {Элегія: "Я пережилъ свои желанія", написанная черезъ два дня послѣ окончанія "Кавказскаго плѣнника", прекрасно рисуетъ это настроеніе.}, но онъ признавалъ, что нарисовать "характеръ" ему не удалось. Тѣмъ не менѣе, по его словамъ, онъ любилъ свою поэму, такъ какъ въ ней были "стихи его сердца".
Отношеніе критики.
Критика не была такъ разборчива, какъ самъ авторъ. Если недостатки характера героя были замѣчены нѣкоторыми критиками, то они превознесли умѣніе поэта рисовать картины кавказской природы,- этотъ couleur locale, который въ этомъ произведеніи былъ введенъ, какъ художественный пріемъ…
Кроиѣ того, критика совершенно справедливо оцѣнила большую содержательность этого произведнія, большую идейность, сравнительно съ "Русланомъ и Людмилой". Здѣсь была усмотрѣна попытка психолога разобраться въ душѣ "героя времени". Здѣсь были и настроенія болѣе глубокія: "трогательное уныніе, болѣе чувства, болѣе силы, болѣе возвышенной поэзіи" – какъ выразился одинъ критикъ.
Критика о вліяніи Байрона.
Единодушнымъ хоромъ критика современниковъ признала, что на поэмѣ сказалось вліяніе Байрона: кн. Вяземскій указалъ на Чайльдъ-Гарольда, какъ на образецъ пушкинской поэмы. Характеры пушкинскихъ героевъ показались русскимъ критикамъ "чужеземцами-эмигрантами, переселившимися изъ байронова міра". На разные лады повторяетъ русская критика свои мнѣнія о "байронизмѣ" Пушкина, и еще въ 40-ыхъ годахъ Н. Полевой утверждалъ, что "Байронъ возобладалъ совершенно поэтическою душою Пушкина, и это владычество на много времени лишило нашего поэта собственныхъ его вдохновеній". "Кавказскій Плѣнникъ, по его мнѣнію, былъ рѣшительнымъ сколкомъ съ того лица, которое въ исполинскихъ чертахъ, грознымъ привидѣніемъ пролетѣло въ поэзіи Байрона". Эти категорическія утвержденія упрочили въ исторіи русской литературы ходячее мнѣніе о "байронизмѣ" Пушкина.
Тщетно нѣкоторые критики указывали на несходство Пушкина и Байрона, на самостоятельность русскаго генія (Булгаринъ, Фарнгагенъ-фонъ-Энзе, Надеждинъ, Бѣлинскій, Чернышевскій, Катковъ, Добролюбовъ); мнѣніе о полной подчиненности Пушкина Байрону,- мнѣніе, невѣрное вслѣдствіе своей односторонности, дожило до нашихъ дней.
Исторія созданія героя этой поэмы.
Образъ "Кавказскаго Плѣнника" складывался y Пушкина, очевидно, тогда, когда онъ еще ѣхалъ на югъ "въ ссылку"; Кавказъ, куда онъ пріѣхалъ съ Раевскими, подсказалъ для его картины фонъ; знакомство съ Байрономъ (въ семьѣ Раевскихъ) наложило на готовый образъ нѣсколько невѣрныхъ, чуждыхъ ему, чертъ. Когда поэма была написана, настроенія Пушкина уже далеко разошлись съ нею: оттого она ему не нравилась, какъ только была окончена.
"Бахчисарайскій Фонтанъ".
Подъ впечатлѣніемъ Крыма, его природы и преданій, нашсалъ Пушкинъ вторую свою поэму: "Бахчисарайскій Фонтанъ".
Вліяніе Байрона. Герой поэмы.
Въ этой поэмѣ вліяніе Байрона сказалось въ попыткѣ заимствовать y англійскаго писателя манеру изображать южную природу, восточную жизнь,- словомъ, couleur locale и couleur êthnografique. "Слогъ восточный, пишетъ Пушкинъ, былъ для меня образцомъ, сколько возможно намъ, благоразумнымъ, холоднымъ европейцамъ. Европеецъ и въ употребленіи восточной роскоши долженъ сохранять вкусъ и взоръ европейца. Вотъ почему Байронъ такъ прелестенъ въ "Гяурѣ" и въ "Абидосской невѣстѣ". "Бахчисарайскій фонтанъ", говоритъ Пушкинъ, отзывается чтеніемъ Байрона, отъ котораго я съ ума сходил". Дальше этихъ воздѣйствій на манеру письма вліянія Байрона не простирались,- ни одинъ изъ героевъ этой поэмы не можетъ быть отнесенъ къ "байроническимъ", ни одинъ не отличается даже чертами "Кавказскаго Плѣнника". Впрочемъ, современники поэта умудрились увидѣть черты байронизма въ образѣ Хана-Гирея, который послѣ смерти Маріи и казни Заремы, сдѣлался мрачнымъ, и въ то же время, разочарованнымъ и тоскующимъ… Когда ему приходилось "въ буряхъ боевыхъ" носиться по бранному полю "мрачнымъ" и "кровожаднымъ", иногда "безотрадный пламень", вспыхивалъ въ его сердцѣ и дѣлалъ его вдругъ безсильнымъ,- сабля, поднятая въ пылу битвы, оставалась тогда неподвижной, и могучій Гирей дѣлался слабѣе ребенка. Только упорное желаніе связать Пушкина съ Байрономъ могло находить эту поэму "байронической" по духу.
Отношеніе критики.
Критика съ восторгомъ привѣтствовала это произведеніе Пушкина,- всѣ были поражены удивительной картинностью произведенія, ея гармоническимъ стихомъ. Герои поэмы, Гирей и Зарема, показались нѣкоторымъ критикамъ до того близкими къ героямъ Байрона, что одинъ критикъ утверждалъ, будто "Ханъ-Гирей составленъ по героямъ Байрона настолько чувствительно", что "самыя движенія Гирея, самыя положенія подражательны". Гораздо справедливѣе были другія указанія на то, что въ этой поэмѣ только въ "манерѣ письма" Пушкинъ слѣдовалъ за англійскимъ писателемъ.
Предисловіе кн. Вяземскаго.
Гораздо больше нареканій въ русской критикѣ вызвало предисловіе къ пушкинской поэмѣ, написанное кн. Вяземскимъ и представляющее собою защиту романтизма противъ нападенія классиковъ. Защита была не изъ сильныхъ, такъ какъ самъ Вяземскій не понималъ еще сущности "романтизма". Но онъ довольно вѣрно указалъ недостатки старой школы письма. Во всякомъ случаѣ, важно, что, начиная съ этого произведенія, Пушкинъ, такъ сказать, "оффиціально", признанъ былъ "романтикомъ".
Романтизмъ этой поэзіи.
Это болѣе широкое и расплывчатое наименованіе вѣрнѣе подходитъ къ его поэмѣ, чѣмъ "байронизмъ".
"Братья-разбойники".
Въ такой же мѣрѣ, не "байроническимъ", a "романтическимъ" произведеніемъ можетъ быть названа третья поэма его: "Братья-разбойники". Примыкая своимъ сюжетомъ къ "Шильонскому узнику" Байрона (два брата заключены въ тюрьмѣ; болѣзнь и смерть младшаго на глазахъ y старшаго), произведеніе это, въ чертахъ героевъ, не имѣетъ ничего специфически-байроническаго. Какъ и въ Ханъ-Гиреѣ, такъ и въ разбойникахъ, герояхъ этой третьей поэмы,- изображены личности крупныя, сильныя въ "романтическомъ вкусѣ",- но "міровой скорби" нѣтъ въ ихъ настроеніяхъ.