Сравненіе этой героини съ Татьяной.
Образъ Маши Мироновой гораздо полнѣе и чище образа Татьяны Лариной. Кроткое лицо Марьи Ивановны окружено ореоломъ чистоты и поэзіи и, даже можно сказать, святости. Марья Ивановна, съ гораздо большимъ основаніемъ, чѣмъ Татьяна, можетъ быть названа идеаломъ русской женщины, ибо въ ея натурѣ, въ ея стремленіяхъ, и во всемъ складѣ ея ума и характера не было ничего нерусскаго, вычитаннаго изъ иностранныхъ книгъ и, вообще, навѣяннаго иноземными вліяніями. Всѣми своими помыслами и влеченіями Марья Ивановна связана съ русскимъ бытомъ Только талантъ такого реалиста-художника, какъ Пушкинъ, спасъ образъ героини, этого "ангела во плоти" – отъ фальши. Онъ такъ прикрѣпилъ ее къ землѣ, къ средѣ, къ эпохѣ, что эта идеальная героиня спасена была отъ той идеализаціи, которая многихъ героевъ стараго, до-пушкинскаго романа, обратила въ какихъ-то манекеновъ, живущихъ по правиламъ прописной морали.
Пугачевъ.
Удивительное мастерство обнаружилъ Пушкинъ и въ обрисовкѣ Пугачева. Въ пору романтизма, когда писатели особенно дорожили риторикой и эффектами, Пушкинъ сумѣлъ въ Пугачевѣ понять и нарисовать не мелодраматическаго героя – а, просто, человѣка, съ человѣческими слабостями и достоинствами. Пугачевъ, въ его толкованьи, тѣмъ интереснѣе для насъ, что къ обрисовкѣ его души Пушкинъ приготовился долголѣтнимъ изученіемъ историческихъ матеріаловъ, записокъ и устныхъ преданій. Такимъ образомъ, въ характеристикѣ самозванца сказался не только поэтъ-художникъ, инстинктомъ прозрѣвающій человѣческую душу, но и добросовѣстный ученый-историкъ. Благодаря такому соединенію точекъ зрѣнія, образъ Пугачева получился полный: Пушкинъ не умолчалъ о преступныхъ чертахъ его души (напр., о кровожадности), но сумѣлъ въ немъ найти широкія черты отваги, удальства и способность отдаваться благороднымъ порывамъ; въ немъ онъ уловилъ и добродушіе, и плутоватый простонародный юморъ. "Пушкинскій Пугачевъ представляетъ соединеніе богатырскаго размаха съ плутоватостью яицкаго казака, прошедшаго огонь и воду, съ повадками разбойника… Не уменьшая крупныхъ размѣровъ Пугачева, Пушкинъ не дѣлалъ изъ него мелидраматическаго злодѣя, или байрововскаго героя; онъ ни на ммнуту не забывалъ о тѣхъ историческихъ условіяхъ, которыя породили Пугачева и пугачевщину". Не широкіе политическіе замыслы, a "прыткость, бодрость молодецкая и хмѣлинушка кабацкая" – какъ поется въ пѣсне, выдвинули Пугачева. Смѣлый, отважный, всегда полагающійся на авось, этотъ "герой безвременья", умѣющій напустить, когда нужно, ужасъ, можетъ хохотать отъ души заразительнымъ, добродушнымъ смѣхомъ. Г. Черняевъ совершенно справедливо указываетъ, что казнь Мироновыхъ была необходимостью для Пугачева послѣ того, какъ они всенародно называли его "воромъ" и "самозванцемъ". Помиловать ихъ послѣ этого было бы опасною для Пугачева слабостью – онъ уронилъ бы себя въ глазахъ своей кровожадной свиты безвозвратно. Казнь эта была нужна, кромѣ того, и для того, чтобы терроризовать власти.
Простой человѣческій разговоръ Гринева подкупаетъ его и помогаетъ ему установить откровенныя, почти пріятельскія отношенія. Онъ даже раскрываетъ свои честолюбивые замыслы юношѣ-Гриневу: "Какъ знать! говоритъ онъ. Авось и удастся! Гришка Отрепьевъ вѣдь поцарствовалъ же надъ Москвой!" Такимъ образомъ, ему хочется только поцарствовать,- онъ знаетъ, что судьба Гришекъ Отрепьевыхъ непрочна, но путь къ ней интересенъ,- a Пугачевъ, въ изображеніи Пушкина – именно незаурядная личность: онъ поэтъ-мечтатель,- "съ какимъ то дикимъ вдохновеніемъ" разсказываетъ онъ Гриневу сказку о томъ, что воронъ живетъ триста лѣтъ, потому что питается падалью, a орелъ – недолго, но за то пьетъ живую кровь… И Пугачевъ готовъ жить недолго, да бурно, мятежно,- эту жнзнь онъ предпочитаетъ спокойной, трудовой… Пушкинъ сумѣлъ подслушать поэтическія настроенія не только въ душѣ Пугачева, но и y его дикихъ сообщниковъ: они – такіе же "орлы"-авантюристы, знаютъ, что часъ расплаты не за горами. На Гринева производитъ сильное впечатлѣніе разбойничья пѣсня: "не шуми, мати, зеленая дубравушка", которую пѣли товарищи Пугачева: невозможно разсказать, говоритъ онъ устами Гринева, какое дѣйствіе произвела на меня эта простонародная пѣсня про висѣлицу, распѣваемая людьми, обреченными висѣлицѣ. Ихъ грозныя лица, стройные голоса, унылое выраженіе, которое придавали они словамъ, и безъ того выразительнымъ,- все потрясало меня какимъ-то піитическимъ ужасомъ! Поэтъ сумѣлъ въ этой сценѣ раскрыть всю психологію разбойничества, проникнуть въ духъ той поэзіи, которая создана была этимъ широкимъ размахомъ личности, вырвавшейся на свободу! {См. мою Исторію русской словесности вып. I, ч. I. Пушкинъ очень интересовался разбойничествомъ,- онъ началъ съ собиранія пѣсенъ о Стенькѣ Разинѣ, a затѣмъ перешелъ къ Пугачеву. Баллада его "Женихъ" тоже относится къ этой группѣ.}
Хлопуша.
Удался Пушкину и другой типъ "разбойника" – Хлопуши, сообщника Пугачева. Это – образецъ "древнерусскаго разбойника-богатыря, имѣвшаго, своего рода, рыцарскіе взгляды на свою профессію". Съ презрѣніемъ онъ относится къ мелкому преступнику Бѣлобородову: "Конечно, говоритъ онъ, и я грѣшенъ, и эта рука повинна въ пролитой христіанской крови. Но я губилъ супротивника, a не гостя; на вольномъ перепутьи, да въ темномъ лѣсу,- не дома, сидя за печкою; кистенемъ и обухомъ, a не бабьимъ наговоромъ". "Въ этомъ отвѣтѣ открывается весь Хлопуша, съ его суровою и дикою храбростью, съ его отвращеніемъ къ коварству, наушничеству и къ изворотамъ, и съ его своеобразными понятіями о разбойничьемъ благородствѣ".
Швабринъ.
Если въ обоихъ разбойникахъ сумѣлъ Пушкинъ найти что-то подкупающее, то въ лицѣ Швабрина не нашелъ онъ ни одной привлекательной черты. Злой, хитрый, даже коварный интриганъ, для котораго нѣтъ ничего святого въ жизни, онъ не отличается и храбростью и, оттого не видя смысла въ жизни, онъ трусливо цѣпляется за эту жизнь. Его умъ, и образованіе не спасаютъ въ немъ "человѣка" – и образъ его въ повѣсти заклеймленъ позоромъ. Онъ презираетъ вѣру дѣдовъ и отцовъ; ему чужды понятія о чести и долгѣ,- понятія, которыми жили Гриневы,- но этого хорошаго-стараго онъ не замѣняетъ хорошимъ-новымъ. Это какая-то "пустота" – отрицательная величина, первый русскій "нигилистъ", выросшій на русской почвѣ благодаря плохо-понятому французскому скептицизму.
Писатель не разсказалъ намъ его прошлаго,- въ дѣйствіе вводитъ онъ Швабрина, словно для контраста съ Гриневымъ,- въ его сердцѣ, какъ разъ, нѣтъ ничего свѣтлаго,- нѣтъ понятія обязанностей по отношенію къ отечеству и ближнимъ; y него нѣтъ чести, не только дворянской, но и человѣческой. Онъ трусливъ, мелоченъ, мстителенъ и даже, единственно-смягчающее этотъ образъ, чувство – любовь къ Машѣ рисуетъ его сердце съ самой отрицательной стороны.