Но сентиментализмъ y насъ захватилъ нѣсколько поколѣній, и потому Маниловъ – живой человѣкъ, отмѣченный не однимъ Гоголемъ. Гоголь только отмѣтилъ карикатурную сторону этой созерцательной натуры,- онъ указалъ на безплодность жизни сентиментальнаго человѣка, живущаго исключительно въ мірѣ своихъ тонкихъ настроеній. И вотъ, тотъ образъ, который для людей конца XVIII вѣка считался идеальнымъ, подъ перомъ Гоголя предсталъ "пошлякомъ", коптителемъ неба, живущимъ безъ пользы родинѣ и людямъ, не понимающимъ смысла жизни… Маниловъ – карикатура на "прекраснодушнаго человѣка" (die schöne Seele), это изнанка Ленскаго… Недаромъ самъ Пушкинъ, рисуя поэтическій образъ юноши, боялся, что если бы онъ остался въ живыхъ, подольше пожилъ впечатлѣніями русской дѣйствительности, то подъ старость, отяжелѣвъ отъ сытной, бездѣльной жизни въ деревнѣ, закутанный въ халатъ, онъ легко обратился бы въ "пошляка". И Гоголь нашелъ, во что онъ могъ бы обратиться – въ Манилова.
Цѣли жизни y Манилова нѣтъ,- нѣтъ никакой страсти – оттого нѣтъ въ немъ задора, нѣтъ жизви… Хозяйствомъ онъ не занимался, мягкій и гуманвый въ обращеніи съ крестьянами, онъ ихъ подчинилъ полному произволу приказчика-плута, и имъ отъ этого было нелегко.
Чичиковъ легко понялъ Манилова и ловко разыгралъ съ нимъ роль такого же "прекраснодушнаго" мечтателя; онъ засыпалъ Манилова витіеватыми словами, очаровалъ нѣжностью своего сердца, разжалобилъ жалкими фразами о своей бѣдственной судьбѣ и, наконецъ, погрузилъ его въ міръ мечты, "паренія", "духовныхъ наслажденій"… "Магнетизмъ души", грезы о вѣчной дружбѣ, мечты о блаженствѣ вдвоемъ философствовать въ тѣни вяза,- вотъ, мысли, чувства и настроенія, которыя въ Маниловѣ сумѣлъ ловко расшевелить Чичиковъ…
Ноздревъ.
Полную противоположность Манилову представляетъ Ноздревъ. На сколько Маниловъ – натура въ себя углубленная, живущая въ своемъ собственномъ мірѣ, настолько Ноздревъ – натура общественная, человѣкъ, не имѣющій никакого собственнаго міра. Это – общественный паразитъ, который не можетъ существовать безъ людей. Хозяинъ онъ никуда не годный, семьянинъ – тоже: онъ – картежникъ-шуллеръ, барышникъ, собутыльникъ, словомъ, онъ живетъ только въ "обществѣ",- чѣмъ больше народу, тѣмъ онъ чувствуетъ себя лучше, тѣмъ откровеннѣе раскрываетъ онъ себя. Это – лгунъ и хвастунъ по профессіи, крайняя степень Хлестакова, который вретъ только тогда, когда разыграется его фантазія. Въ противоположность ему, Ноздревъ вретъ всегда,- и пьяный, и трезвый, когда это ему нужно и когда не надо,- вретъ, не разбирая, вѣрятъ ему, или нѣтъ. Это – человѣкъ "изолгавшійся". Легкость въ мысляхъ y него необыкновенная, такая же, какъ y Хлестакова,- оттого мысль y него скачетъ непослѣдовательно, одна фраза часто логически не связывается съ другой (ср. разсказъ его объ ярмарочныхъ развлеченіяхъ). Жизнерадостный, суетливый, онъ всегда доволенъ жизнью. Самолюбія y него нѣтъ, оскорбленій онъ не боится, и поэтому, взбалмошный и задорный, онъ легко наноситъ оскорбленія другимъ, не разбирая людей, не задумываясь о будущемъ; съ людьми онъ совершенно не считается, ни подъ кого не подлаживается и во всѣхъ видитъ только себя – то есть безшабашнаго гуляку, добродушнаго, беззаботнаго плута, для котораго суета и плутовство не есть средство удовлетворить корыстолюбіе, a просто возможность наполнить чѣмъ-нибудь свою безпокойную жнзнь,- средство занять чѣмъ-нибудь праздныя силы своей пошлой, но сильной натуры. Эта жажда жизни, дѣятельности, неразумно направленная, и создаетъ изъ него безпокойнаго человѣка, "историческаго человѣка", скандалиста, который готовъ "нагадить" всякому, не по злобѣ, a вслѣдствіе "неугомонной юркости и бойкости характера". Это – натура стихійная,- онъ не воленъ въ своихъ поступкахъ, въ своихъ словахъ. Его моральное безволіе удивительно сочетается y него съ наличностью энергіи (онъ можетъ на недѣлю запереться въ домѣ для подбиранія картъ), съ рѣшительностью и настойчивостью. Въ лицѣ его Гоголь вывелъ сильнаго, но пошлаго человѣка, въ жизни котораго нѣтъ никакой цѣли и смысла: онъ предпріимчивъ, какъ Чичиковъ, но его предпріимчивость безцѣльна, безсмысленна, a потому и все существовавіе его – безнадежная глупость. Его Гоголь не выбралъ бы въ герои возрожденія.
с) Третій періодъ "идеи" второй части "Мертвыхъ Душъ".
с) Третій періодъ дѣятельности Гоголя. Гоголь сжегъ вторую часть своихъ "Мертвыхъ Душъ", но сохранившіеся отрывки позволяютъ высказать предположеніе, что идея этой второй части уже была иная; въ первой часгпи Гоголь судилъ русское общество съ точки зрѣнія содержательности его жизни и пришелъ къ печальному выводу: русская жизнь оказалась безсмысленной, пошлой,- почти всѣ герои (кромѣ Чичикова) оказались "мертвыми душами",- ни одинъ не подошелъ сколько-нибудь подъ то идеальное пониманіе "человѣка", которое выработалось y него. Въ отрывкахъ второй части чувствуется иное отношеніе къ русскому обществу: и герои здѣсь уже не животныя (кромѣ Пѣтуха, которому, собственно, мѣсто въ первой части), и отношеніе къ нимъ автора другое. Глубже, гуманнѣе относится теперь Гоголь къ павшему человѣку: горячей, мучительной любовію къ ближнему проникнуты тѣ страницы, гдѣ говоритъ y него Муразовъ, гдѣ авторъ разсказываетъ о Хлобуевѣ, объ униженіи Чичикова… Это "гуманное" отношеніе къ людямъ – и есть "идея" дошедшихъ отрывковъ второй части. И замѣчательно, что эти разрозненныя главы, по настроенію своему, гораздо ближе къ лучшимъ произведеніямъ Достоевскаго, Тургенева, Гончарова, Островскаго, чѣмъ законченння и отдѣланныя главы 1-ой части.
Значеніе второй части для исторіи русской литературы.
Гоголь хотѣлъ нарисовать "положительные" русскіе типы, но, очевидно, онъ не сумѣлъ художественно выполнить своего замысла,- онъ лишь нам?тилъ его. Писатели-реалисты, его ученики, слѣдуя за нимъ, нарисовали намъ тѣ идеальныя лица изъ русской дѣйствительности, которыя не дались ему {Его желаніе нарисовать идеальную русскую дѣвушку въ лиц? Улиньки не удалось,- но, вмѣсто него, эту задачу разрѣшил Тургеневъ, Островскій, Толстой и др.}. Это реалистическое изображеніе "добра" создало новую эру въ русской литературѣ. Оно неразрывно связалось съ проповѣдью гуманности, съ проповѣдью любви къ человѣку. Такъ незамѣтно, постепенно, благодаря Гоголю, русская литература, въ сущности, подошла къ проповѣди идеаловъ христіанства. Такимъ образомъ, самое значеніе писателя измѣнилось. Раньше писатель былъ мирнымъ "одописцемъ-виршеплетомъ", былъ "гражданиномъ", былъ "сатирикомъ", былъ, какъ Пушкинъ – "человѣкомъ", въ самолъ лучшомъ значеніи этого слова, изображавшимъ добро и красоту, но никто до Гоголя не былъ "проповѣдникомъ слова Божія", проповѣдникомъ евангельской любви. A послѣ него почти всѣ лучшіе наши писатели сдѣлались такими "проповѣдниками" (Достоевскій, Л. Толстой и др.). Писательское слово y него и y его учениковъ вернуло себѣ то значеніе, которое имѣло въ древней Руси.
Идеалы общественной жизни во второй части.
Кромѣ того, въ этихъ главахъ второй части яснѣе вырисовываются идеалы общественной жизни, какъ они представлялись теперь Гоголіо. Дворянянъ, по его убѣжденію, долженъ "сидѣть на землѣ", быть отцомъ для крестьянъ, вѣрнымъ слугою отечеству. Служба его – въ заботѣ о процвѣтаніи своего имѣнія, въ довольствѣ его самого и крестьянъ, потому что, по мнѣнію Гоголя, процвѣтаніе родины зависѣло отъ процвѣтанія тѣхъ единицъ, которыя называются "граждане". Такимъ образомъ, не на реформахъ и новшествахъ строилъ Гоголь это благополучіе, a на возстановленіи патріархальной, но "поисшатавшейся старины'" {Ср. попытку Москвы XVI в. улучшить жизнь очищеніемъ жизни въ духѣ старины.}. Обязанность чиновника, купца, всякаго человѣка – выяснить свой "долгъ" передъ людьми и Богомъ, и свято его исполнять, не гоняясь за большимъ, не выходя изъ тѣхъ предѣловъ, въ которые каждаго забросила судьба. Обязанности начальствующихъ лицъ – относиться къ людямъ, ниже ихъ стоящимъ, такъ же патріархально-гуманно, какъ помѣщикъ долженъ былъ относиться къ крѣпостнымъ.
Апоѳеозъ "труда".
Въ апоѳеозѣ представилъ Гоголь въ этой части "трудъ",- неустанный трудъ вездѣ, на всѣхъ областяхъ человѣческой дѣятельности. Особенно рельефно подчеркнулъ онъ значеніе труда жизнью и рѣчами Костанжогло. "Самъ возьми въ руку заступъ,- говоритъ этотъ герой Гоголя,- жену, дѣтей, дворню заставь; умри на работѣ! Умрешь, по крайней мѣрѣ, исполняя долгъ". Если мы этотъ "гимнъ труду", даже физическому, сопоставимъ съ тѣмъ "тяготѣніемъ къ землѣ", которое такъ явственно чувствуется во многихъ отрывкахъ второй части, мы убѣдимся, что Гоголь – предшественникъ Льва Толстого, тоже призывающаго и къ "землѣ" и "труду".