В госпитале, где едва не оставил ногу.
Путая следы после истории с Людой.
Когда Лариса узнала об очередной его пассии и ушла с полугодовалой Светкой на руках.
Применял не от хорошей жизни - как последнее, отчаянное средство. Менять узор судьбы по-крупному всегда было трудно и страшно. Будто танцевать по минному полю. Будто спускаться с горы на оползне. Будто голыми руками ковыряться в щитке под током.
Почему же сегодня он радовался, будто на крыльях летел? Почувствовал: ведёт игру не один, впервые после смерти бабы Шуры! Ассистент сделал первый ход, своей рукой поставив на полку ту вазочку. Очень мудрёную саму по себе, ну да ладно. Старик не был уверен, чего хочет Роман: от судьбы, от Семёныча. Зато старик знал наверняка, чего хочет он сам.
Cказал: «Учеников не беру! Из принципа». И в тот же миг понял, что принцип изжил себя. Настало время передать свой опыт тому, кому под силу его принять, понести дальше.
Лучше бы, конечно, родной кровинке: самый прямой, естественный вариант. Но много лет назад не срослось с детьми. И с внуками, увы, не срастётся. Больше всего, в смысле фотографического мастерства, у отца почерпнула дочь. Он гордился её успехами. Однако ни Света, никто из родичей не ощущал дрожания нитей, скрепляющих мир, как баба Шура и сам Семёныч. Старик годами высматривал таких среди многочисленных знакомых, но тоже безуспешно.
А Роман чувствовал, почти несомненно. И был при этом очень хорош, как фотограф. Если бы Семёныча не трясло в его присутствии! «Парень прилагает усилия, чтобы это сгладить. Шифруется. Почти не пускает в ход свою странную тёмную силу. Но работать так постоянно - у кого первым сдадут нервы?» Чтобы учить Романа, нужно перестать его бояться. Для этого старик готов был, в первую очередь, измениться сам. Но знал: переплетая судьбу, неизбежно меняешь не только себя, но мир вокруг. Соавтора нового узора перемены накроют точно. «Интересно, парень понимает, на что подписался? А я-то хоть понимаю, на что мы оба подписываемся?»
Солнце зашло, над городом сгущались тёплые сентябрьские сумерки. Усталый, грустный старик присел на лавочку у своего подъезда. Он не рассчитывал, что придётся так тяжело: будто пропихивать тигра в кошачью лазейку! Задуманный узор был не то, что далёк от завершения - едва начат. Семёныч смутно угадывал следующие шаги: как минимум, три варианта. Путь ветвился, старик сталкивался с таким однажды, и это было болезненное воспоминание. А ещё чувствовал: как ни поверни, без участия того, кто начал, уже не справиться. Ведал ли Роман, что творил, ставя на полку свой подарок? Когда колдовал себе вилку и маскировал отпечаток - точно понимал. А с вазочкой? Как бы то ни было, узор нужно сплести до конца, иначе вмажет отдачей. В душу Семёныча снова закрался страх.
Он тогда вернул Ларису. Выгадал момент, когда жена готова была слушать. Нашёл нужные слова. Не только вымолил прощение, но и получил индульгенцию на будущее. Помнил её заплаканные глаза, когда говорила:
- Я понимаю, тебе одной бабы мало. Но каково мне?
- Ты у меня - единственная настоящая. Все прочие - яркие, красивые, пустые сны.
- Которые ты не можешь не видеть?
- Увы, да.
- Я очень люблю тебя, Миша. Я постараюсь привыкнуть. Привыкну...
Ему нужно было завязать ещё один, последний узел. А он отступился, дважды.
Матёрый котяра с гладкой чёрной шерстью, жёлтыми глазищами и манерами аристократа в изгнании приходил и уходил сам по себе. Ловил в ателье мышей, иногда подрабатывал фотомоделью за колбасу. На дармовой кусок глянул подозрительно, ещё подозрительнее - на Семёныча. Но не устоял перед искушением. Подошёл, и тут же был пойман за шкирку. Считается, в этом месте у кошек много лишней шкуры, за которую удобно держать. Схваченные так, они, якобы, не могут достать руку ни передними, ни задними лапами. Враньё!
Черныш в мгновение ока разделал фотографа под американский флаг и едва не вырвался. Но Семёныч, сам шипя, как кот, всё-таки затолкал зверя в мешок. Крепко-накрепко затянул горловину, выдохнул и пошёл промывать раны. Кот сперва пробовал продрать прочный брезент изнутри, потом затаился, будто пленный партизан.
Человек с котом в мешке сели на трамвай. Долго ехали. Вышли на остановке перед Крымским мостом. Оставалось выждать время и точно с середины пролёта швырнуть мешок в реку. Уже на месте Семёныч подумал: «Надо было прихватить груз, чугунный утюг. Чтобы зверь сразу пошёл на дно и не мучался». Подумал - и аж плюнул всердцах через перила: «Да что ж ты делаешь, Миша, туды твою растуды? Убивать тебе, конечно, приходилось, и не только животных. Но одно предательство на другое? Думаешь, поможет?» Стало до того паскудно, хоть сам сигай с моста. А кот завозился в мешке, мяукнул тихонько: то ли жалобно, то ли сочувственно...