Заваривание чая в доме профессора было ритуалом. Повелось ещё с китайцев, давних сокурсников Старостина, приохотивших и посвятивших его в чайные тонкости. По сей день знакомые везли и присылали Геннадию Николаевичу разнообразные чаи из всяких заграниц. А лучше подарка, чем какой-нибудь мудрёный чайник или набор чашек, трудно было придумать. Чайная церемония «по-профессорски» не обязательно воспроизводила китайскую. Действо на кухне Старостиных могло разворачиваться по разным сценариям и с разным реквизитом, в зависимости от компании за столом, настроения, выбранного вида заварки. Неизменной оставалась суть любого чаепития, включая традиционные русские посиделки с самоваром. То есть, служить подспорьем для хорошей беседы.
Отложили, по молчаливому согласию, разговор о диссертации. От достоинств печенья и улуна плавно перешли к людям, пивавшим на этой кухне чай и что покрепче. Профессор, к слову, быстро вспомнил Семёныча:
- Миша предлагал: устроить тут портретную галерею. Гостей дома, которых он будет специально для этого фотографировать. Мол, у тебя, Ген, много известных личностей бывает: учёные, поэты, актёры. Да и просто лица интересные: скучные люди к тебе не ходят. Я тогда отказался. Сказал, что у меня кухня, а не доска почёта. Сейчас сожалею. «Иных уж нет, а те далече». Хорошая память могла быть.
- А вы с Михаилом Семёновичем давно знакомы?
- Да больше, чем ты, Ром, на свете живёшь, - задумчиво усмехнулся профессор.
Аспирант тоже усмехнулся чему-то своему. Уточняющих вопросов задавать не стал.
Геннадий Николаевич смотрел на сидящего за столом молодого мужчину, как на ещё одно лицо, которое годы спустя захочется вспомнить. Вообще, самым примечательным, на взгляд Старостина, у Романа было не лицо - руки. Прекрасные в своём совершенстве рабочие инструменты: сильные запястья, узкие кисти, длинные, гибкие пальцы. Пожалуй, слишком изящные, чтобы ковыряться такими в земле, подумал археолог при первой встрече с тогда ещё студентом. Опыт показал, что эти руки выглядят холёными даже к концу самых грязных «полей». Вообще, профессор с некоторой ревностью признавал: юнец превзошёл его в умении сохранять безупречно свежий и элегантный вид в экспедиционных условиях. Примерно с той же непринуждённостью, как держал сейчас тяжёлую кружку. Тремя пальцами за ручку, будто кофейную чашечку. Геннадий Николаевич попробовал скопировать жест, чуть не расплескал свой чай. Поймал тонкую улыбку Романа.
- А Михаил Семёнович не обиделся, что вы отвергли затею с портретами?
- Нет. Он вообще не из обидчивых. Даже от мысли снимать общих знакомых он не отказался. Сделал «доску почёта» у себя в студии, и рад. Тебя, кстати, ещё не уговорил на фотосессию?
- Даже не предлагал.
- Странно.
- Ничего странного. Кажется, он очень проницательный человек. Вы же знаете, я обожаю фотографировать, но терпеть не могу фотографироваться.
- Это я замечал, - рассмеялся профессор. - На всех экспедиционных фото, где ты попадаешь в кадр, получается, в лучшем случае, твоя спина или затылок, в худшем - смазанное пятно. Удивительно! Просто мистика какая-то! Интересно, как ты исхитряешься сниматься на документы?
- Нормально: надо, значит надо. А когда щёлкают просто так и кто попало, не люблю.
Профессор много раз убеждался: в случае Романа, из «не люблю» неотвратимо следует «не хочу и не буду». Не заставишь, хоть на уши становись. Впрочем, подозревал: Семёныч в итоге не упустит из кадра столь колоритный типаж. Мягкое упорство старого приятеля было подстать аспирантскому. Уж если Мишель в самые строгие времена уговорил почти всех пассий и просто приятельниц сняться неглиже или ню...
Геннадий Николаевич мечтательно, с грустинкой улыбнулся: вспомнил любимый портрет жены. И как они с Зоей это красивейшее фото несколько раз едва не порвали в клочья. Сперва Старостин ревновал жену к фотографу, потом она стала ревновать мужа к изображению себя, молодой. Как отчаянно ему не хватало Зои сейчас, когда она в очередной раз застряла в Ленинграде у больной матери! Будто для ухода за мучительно угасающей старухой мало двух других дочерей, живущих в том же городе. Впрочем, подобные мысли профессор считал недостойной слабостью и проявлением эгоизма. Старательно гнал их. Геннадий Николаевич вместе с Ириской отлично справлялись с домашним бытом, прочие «сантименты» можно пережить.
Профессор строго сжал губы, расправил плечи, выпрямил спину до состояния «жердь проглотил». Роман молчал, задумчиво наблюдая за сменой выражений на лице научного руководителя. Чёрными-пречёрными глазами, в которых зрачок сливается с радужкой, а свет проваливается, будто в два колодца. Этот бесстрастный изучающий взгляд порою выводил Геннадия Николаевича из состояния душевного равновесия. Вот и сейчас закралась крамольная мыслишка, что Роман владеет телепатией и видит собеседника буквально насквозь. «Ну, что за чушь сегодня лезет в голову!»