Сантьяга с удовольствием взялся бы разбираться с Ромигиной проблемой. Пусть даже проблема личная, не задевающая интересов всей Нави. Но в Тайном Городе уже несколько месяцев тишь да гладь. Взялся бы: из любви к странному и необычному, из неуёмного любопытства. Ромига просто не привык бегать за помощью, не исчерпав возможностей справиться сам. Хотя бы не попробовав разобраться, в чём проблема-то?
Намерен был посвятить этому большую часть времени до отъезда: серьёзно помедитировать, кое-что проверить. Но сперва решил раскидать дела с челами. Было ли это правильным решением? Ровно до тех пор, пока он контролировал своё состояние. Вспышка ярости у профессора напугала не только Старостина, а самого Ромигу. Нав имел далеко идущие планы на профессора, и вдруг, из-за сущей ерунды, едва не убил. Сдержался в последний момент. Подумал: «Хватит! Бросаю всё и срочно возвращаюсь в Цитадель». Однако просьба съездить к Семёнычу с дополнительным заказом... Нав решил ещё разок посмотреть на геоманта и убедиться, что тот не враждебен. Прояснить, не стоит ли за его спиной кто другой?
Старый фотограф с порога почуял, что ассистент напряжён, как струна. Прилагал титанические усилия, лишь бы успокоить и развеселить его. По-человски топорно, но Ромига оценил настойчивость: «Ситуация - чел утешает нава - сама по себе анекдотическая. Только не смешно ни разу!» Наву было муторно, страшно и он всё сильнее злился.
- Как у кузнеца особые отношения с железом, огнём и водой, так у фотографа - с серебром, светом и тьмой, - разглагольствовал старик, вставляя в рамку увеличителя очередной негатив...
«Лучше б ты этого не говорил! Что ты можешь знать, о Тьме, чел? А уж о Свете!» Ромига тихо зарычал, верхняя губа вздёрнулась, обнажая острые зубы. Яростный взгляд в спину заставил Семёныча обернуться. Глаза нава готовы были метать совсем не метафорические молнии. Из-за спины тянула щупальца живая, хищная тень. Не атака: Ромига сдерживал себя. Но жутко. Куда страшнее, чем демонстрация силы накануне.
Блёклые глаза за стёклами очков начали расширяться от ужаса, нав свирепо ухмыльнулся, ловя чужие эмоции: «Не помогает тебе, чел, твоя ворожба?» Старик судорожно вздохнул, сморгнул, и вдруг расплылся в улыбке, лучась, вместо страха, бесшабашным хмельным восторгом:
- Эй, парень, ты чего? Я - фотограф, ты - фотограф. Мы это каждый день в руках держим. Никакой зауми. Сплошная стихийная материя. Ой, а что у тебя с ушами?
- Ничего особенного, сквозь морок видишь.
Ярость Ромиги слиняла, кажется, в обнимку со страхом Семёныча, так же внезапно и целиком. «А защиту ты, приятель, на этот раз выстроил куда лучше. Под такое детски удивлённое выражение лица - умора!» Нав зачем-то прикрыл уже почти нормальные уши ладонями в мокрых перчатках. Хотел что-то сказать, и вдруг сложился пополам от хохота. Старик продержался на секунду дольше, после чего они смеялись, вернее, неприлично ржали, дуэтом.
- Вот умора, уши острые. Ромка, а может у тебя и хвост есть? И рога?
- Не отросли, маленький ещё. Вот стукнет мне двадцать тысяч лет, вот выберут, - Ромига прикусил язык. Некоторыми вещами нельзя шутить. Тем более, за пределами Цитадели. Тем более, с челом.
Замолчал, насупился, содрал с рук перчатки и пошёл умываться: проявитель на ушах не полезен даже для навского здоровья. Чувствовал: то, что давило с утра, постепенно отпускает. «Было ли то состояние побочным эффектом наших экзерсисов с магией мира? Если да, ничего хорошего. Но надо ещё проверять».
Сделали перерыв на чай, дабы вернуть рабочее настроение. Отсмеялись, успокоились, теперь сидели и молчали. Взгляд Семёныча сделался задумчивым и грустным. Нав чувствовал, у чела зреет какой-то «неудобный» вопрос. Ждал, ждал, наконец, дождался:
- Ром, скажи, ты бес?
«Не оригинально: большинство челов рано или поздно спрашивают нечто подобное». У Ромиги были заготовленные варианты ответов, но вдруг царапнула давняя заноза-воспоминание, и «паутинка» тревожно замерцала под сомкнутыми на миг веками. Он сказал совсем не то, что собирался:
- Меня называли так. Однажды полночи я проспорил с одним монахом. Сидели, как сейчас с тобой, только вино вместо чая. Договорились, что бесы и ангелы по вашей теологии - бесплотные, бессмертные духи. Даже когда они принимают материальный вид, это иллюзия. А я, как ни крути, существо телесное. Однажды родился, однажды умру. Мне можно причинить боль, ранить, убить. И моя смерть будет так же необратима, как любого человека. Я не воскресну, не создам новое тело взамен разрушенного. Пойду «путем всея Земли». И не спрашивай, что там: не был, не знаю и предпочту подольше не узнать!