Всеволод Емелин
История с географией (сборник)
Техника безопасности
Когда стране плохо, всем хорошим людям тоже должно быть плохо, а всем плохим – хорошо. И наоборот.
Это правило, оно довольно простое.
Сложность в том, что плохие люди, как правило, считают себя хорошими. «Что для меня хорошо, то, значит, и для страны годится». А хорошие люди, наоборот, совестятся, считают себя плохими и в общественных делах, как правило, не участвуют.
Так мы и живем в вывернутом наизнанку мире.
Тексты в столбик Всеволода Емелина этого обстоятельства не отменяют. Они лишь помогают распознавать хороших-плохих. Люди, которых они заставляют улыбнуться, – хорошие. Люди, которых они раздражают или пугают, – плохие.
Конечно же хорошее и плохое есть в любом человеке. Поэтому скажем так: от Емелина всему хорошему, что есть в человеке, становится хорошо, а всему плохому – плохо.
Когда на закрытой VIP-вечеринке, устроенной зачем-то на крейсере «Аврора», перепившиеся звезды и олигархи с хохотом читали емелинское «Пусть сильнее грянет Кризис», это в них не только гордость за хорошо выполненную работу говорила – «после нас хоть потоп». Это в них еще и что-то вроде смутной тревоги ворочалось.
Тех, кто был всем доволен, Емелин заставляет нервничать. Тех, кто раньше лишь ныл да жаловался, учит смеяться. Вывернутый наизнанку мир стал вспоминать, где у него верх, где низ.
Не более того.
Но и не менее.
Как же это у Емелина получилось? Гений он, что ли?
Нет, конечно. «Этак и я смогу». Просто он говорит о том, что понятно и интересно всем без исключения людям. Не о жизни-смерти или там о любви (это только кажется, что они для всех одинаковы), а о чем-нибудь таком, повседневном, приземленном, насущном. О том, что по причине своей сиюминутной пустяковости действительно всех заботит.
Ну например, все мы смотрим телевизор (а если не смотрим, то читаем газеты, а если не читаем, то тупим в Интернете). Телевизор специально для того и существует, чтобы люди думали (а еще лучше – не думали) одинаково. Телевизор приучил нас считать все то, что в нем показывают, очень важным. Вот Емелин об этом и пишет.
Он, как мастер борьбы айкидо, перенаправляет энергию атакующего на него самого. Скажем, телевизор твердит: черное – это белое. Емелин соглашается: да, конечно. Но так, что всем, кто за белое, делается смешно. А всем, кто за черное, – немножко нервно: уж лучше б не соглашался…
Я сейчас одну умную мысль скажу, только не обижайтесь.
Емелин нравится всем, кто «true» (по-английски «истинный»), и не нравится всем, кто «крипто» (по-гречески «тайный», «скрытый»).
Криптодуракам, посвятившим жизнь изучению умных слов, он кажется дураком. Криптофашистам, занятым беспощадной, безоглядной борьбой с фашизмом, кажется фашистом. Криптопостмодернистам, вздыхающим по «искренности высказывания», кажется постмодернистом.
У этой медали есть и оборотная сторона: истинные дураки и фашисты Емелину только рады. С удовольствием принимают за своего. Тут уж ничего не поделаешь. К счастью, не только дураки бывают у нас истинными.
Остается последний, самый важный вопрос.
Можно ли вообще писать о «болевых точках» общественной жизни с юмором? Не есть ли это игра с огнем? Ведь с огнем играет либо неразумный ребенок, либо тот, кто в самом деле хочет что-либо поджечь – но так, чтобы все думали, что он этого не хотел, нечаянно получилось…
Тут вот в чем дело. Существует великое множество писателей, поэтов, публицистов и общественных деятелей, пишущих и говорящих о серьезном серьезно. Мы слышим, видим, читаем их. Часто соглашаемся. И… тут же забываем. В одно ухо входит, из другого выходит. А Емелин запоминается, остается.
Что его не извиняет, конечно.
Нас тоже.
ЛЕВ ПИРОГОВ
История с географией
Последний гудок (Похороны Брежнева)
Светлой памяти СССР посвящается
Не бил барабан перед смутным полком,
Когда мы вождя хоронили,
И труп с разрывающим душу гудком
Мы в тело земли опустили.
Серели шинели, краснела звезда,
Синели кремлевские ели.
Заводы, машины, суда, поезда
Гудели, гудели, гудели.
Молчала толпа, но хрустела едва
Земля, принимавшая тело.
Больная с похмелья моя голова
Гудела, гудела, гудела.
Каракуль папах, и седин серебро…
Оратор сказал, утешая,