Плач стоит над Москвой,
Тихо плачет в рукав
Константин Боровой.
Плачьте, братцы, дружней,
Плачьте в десять ручьев,
Плачь, Бабицкий Андрей!
Плачь, Сергей Ковалев!
Нет, не зря, околев,
Он лежит на росе,
Ведь за это РФ
Исключат из ПАСЕ.
Баллада об оцинкованном листе
Ох, и ловок же кровельщик,
Чисто эквилибрист.
Он несет, как сокровище,
Оцинкованный лист.
Перед ним только бездна
В двадцать пять этажей,
Только крыша железная,
Да пентхауз на ней.
И плывут в его взоре
У подножья вершин
Люди – как инфузории,
Тараканы машин.
Олигархи и бляди
Копошатся у ног.
Под стеной детский садик,
Как цветка лепесток.
Так идет он по кровле,
Городской альпинист.
Режет пальцы до крови
Оцинкованный лист.
Если он его выронит,
То спикирует вниз,
Словно нож гильотины,
Оцинкованный лист.
Долетит он до садика
И, сверкнув словно меч,
Срежет девочке маленькой
Напрочь голову с плеч.
Прошумел над пентхаузом
Ветра злобного свист
И надул мощным парусом
Оцинкованный лист.
Но усильем чудовищным
Удержав этот лист,
Взмыл над крышею кровельщик,
Как дельтапланерист.
Завертел, закружил его
Черный вихрь над Москвой,
Тополиной пушинкою
Да ольховой серьгой.
Словно ангелы крыльями
Вдаль его понесли
По-над трубами, шпилями
Этой грешной земли.
Крикнул мальчик родителям:
– В небе парашютист!
И сиял ослепительно
Оцинкованный лист.
Ах, кривая падения,
Траектории путь.
Есть закон тяготения,
Его не обмануть.
Небо словно разверзлося,
И, как новый Икар,
На стоянке он врезался
В дорогой «Ягуар».
Даже после падения
Он к груди прижимал,
Как икону нательную,
Серебристый металл.
Он лежал без движения,
Лишь хозяин крутой
Все пинал в раздражении
Его тело ногой.
Отказался на «Скорой»
Отвозить его доктор.
Не был он застрахован,
И вообще уже мертвый.
Сообщали по рациям
По своим мусора:
– Нет в Москве регистрации
У него ни хера.
И толпа вокруг охала, иномарку жалела,
И конца долго не было возмущенным речам:
Лимита черножопая, мол, совсем одолела,
Скоро места не станет на Москве москвичам.
И никто не додумался просто встать на колени
И публично покаяться в коллективной вине,
Что судьба гастарбайтера в обществе потребления
Есть судьба камикадзе на минувшей войне.
Слобода да посад (Заунывная песня)
Вот трясут мои плечи:
– Эй, мужчина, не спать!
Остановка конечная!
Вылезай, твою мать!
Из автобуса в вечер я
Неуклюже шагнул,
Взяв клеенчатый, клетчатый,
Челноковский баул.
И от станции в сторону
Я побрел вдоль оград,
Где стоит над заборами
Ядовитый закат.
Не сверкает здесь золото,
Здесь огни не горят,
Ни деревни, ни города,
Слобода да посад.
Здесь Всевышний насупился,
Здесь ни моря, ни гор.
На бесплодных на супесях
Здесь живут с давних пор.
Под свинцовыми тучами
Возле мутной реки
Эти люди живучие,
Словно те сорняки.
Налетали татары ли
Наглой смертью в седле,
Царь с князьями-боярами
Хоронился в Кремле.
Чтоб со стен белокаменных
Наблюдать, как горят
Городские окраины
Слобода да посад.
Но чуть пепел рассеется
И отхлынет номад,
Воскресал вроде Феникса
Разоренный посад.
Сквозь кострища, проплешины,
Толщу снега и льда
Пробивались, сердешные,
Как в саду лебеда.
Крыши дранкою крыли,
Расцепляли вагоны,
Наполняли бутыли
Голубым самогоном.
Вешали занавески
Не бедней городских,
Громыхали железками
В небольших мастерских.
В огородах потели,
Запасали компот,
Пропивали в неделю,
Что скопили за год.
Чтили батьку усатого
И, как камень ко дну,
Уходили солдатами
На любую войну.
На Страстной яйца красили,
Чтоб держаться корней,
Отмечали все праздники —
Девять дней, сорок дней…
И под пенье метели
У заклеенной рамы
Телевизор смотрели
Долгими вечерами.
Где на главном канале
Политолог-еврей
Все запугивал вами
Малолетних детей.
Здесь любили подраться.
Ловко били под дых.
На субботние танцы
Не пускали чужих.
Здесь в глухих подворотнях
Набирали ребят,
Кого – в Черную сотню,
Кого – в красный джихад.
Славить мудрость начальства,
Разгонять гей-парад.
Ты на все ведь согласна —
Слобода да посад.
Пели песни кабацкие,
Рвали воротники
Слободские, посадские,
Вы мои земляки.
Помню комнатку спальную,
Где ковер на стене,
Шкафчик с плошкой хрустальною,