День или два все шло хорошо. И вдруг английская разведка наотрез отказалась стать на этот путь. Крозье, которого потихоньку отговорил от этого дела его начальник полковник Вальнер, заключил из этого, что "заинтересованные инстанции в лице людей, постоянно ведущих работу, уже располагают средствами, необходимыми для успешного выполнения плана, и чья-либо дополнительная помощь является излишней".
Крозье полагал, что ему придется потратить не меньше тысячи фунтов стерлингов. Английская разведка нашла эту цену чрезмерной, хотя имела в своем распоряжении неограниченные кредиты и готова была, например, израсходовать две тысячи фунтов на одну поездку в Германию некоего "нейтрального" дельца. Крозье реалистически смотрел на секретную службу и не боялся сознаться, что ему случалось казнить осведомителей и опасных противников. Он без стеснений или притворного ужаса выражает свое мнение, что англичане не столько боялись высокой стоимости подкупа персонала Сен-Жильской тюрьмы, сколько учитывали действительную цену спасения мисс Кавелль - утрату сильнейшего аргумента в пользу союзников в войне, и именно эту цену считали чрезмерной, то есть недопустимой. Это, пожалуй, объясняет, почему после казни Кавелль многие британские офицеры не переставали уверять, что её казнили в строгом соответствии с законами военного времени.
Последнее письмо, написанное мисс Кавелль, было адресовано, по-видимому, "аббату де-Л.". Отчаявшись спасти друга, аббат кинулся с этим письмом к представителям высшей британской власти в Нидерландах. Аббату предложили расстаться с этим драгоценным письмом "на несколько дней", но так его и не вернули. Аббат читал это письмо Крозье, и Крозье дает понять, что по его личному убеждению, англичане просто бросили мисс Кавелль на растерзание палачам. Ходатайства посланника Уитлока и испанского посла, хотя и были горячими и искренними и даже поощрялись Лондоном, все же представляли собой всего лишь дипломатическую формальность. В тот период войны протесты нейтральных стран не могли, конечно, изменить мнения германских военных властей. Итак, генерал-губернатор фон Биссинг был не одинок в своем отказе спасти мисс Кавелль. И если главные выгоды от её казни достались англичанам, то это стало не столько следствием дипломатической небрежности, сколько результатом мастерского ведения пропаганды.
До решения президента Вильсона объявить войну Германии англичане старались на каждый пароход, отправлявшийся в опасную зону действия немецких подводных лодок, сажать хотя бы одного матроса - американца. Пропаганда была таким же средством борьбы, как отравляющие газы. И раз англичане проливали свою кровь в Галлиполи, у Лооса и на Сомме, то жизнь сестры милосердия или простого матроса становилась лишь добавочным оружием, которое при необходимости можно было пустить в ход.
Французы, например, до конца войны безжалостно казнили женщин-шпионок. Мата Хари расстреляли после громкого судебного процесса. Казнили немало и других шпионок, действовавших из чисто патриотических побуждений.
ГЛАВА СОРОКОВАЯ
Подлинная "фрейлейн Доктор"
Из женщин, работавших на немцев, наиболее известна сотрудница секретной службы, которую французы и бельгийцы прозвали "фрейлейн Доктор".
Так как её, в отличие от Мата Хари, ни разу не арестовали, не допрашивали, не фотографировали и не расстреляли, то о ней распространялось много небылиц. В действительности жизнь этой авантюристки протекла настолько "нормально", насколько это было возможно для её профессии в военное время.
В начале августа 1914 года эта молодая студентка Фрейбургского университета бросила свою исследовательскую работу и принялась писать письма по одному и тому же адресу - "Верховному главнокомандованию", т. е. в германскую ставку. Когда немцы вступали в Брюссель, ответа она ещё не получила.
Это и была "фрейлейн Доктор", Эльзбет Шрагмюллер. Она родилась в старинной вестфальской семье и в детстве часто ездила с бабушкой на заграничные курорты. Девушка владела английским, французским и итальянским языками, а во Фрейбургском университете получила степень доктора философии. В 1914 году в Карлсруэ вышла её диссертация о старинных немецких цехах, в университете её считали исключительно одаренной. В то время ей исполнилось 26 лет; с войной она была знакома лишь по книгам, но слыла человеком настойчивым, изобретательным и решительным. Поставив себе новую цель, она разузнала фамилии офицеров, тесно связанных с разведательным бюро генерального штаба - "Нахрихтендинст". Письмо свое она адресовала майору Карлу фон Лауэнштейну, но тот был слишком поглощен интригами на Востоке и даже не ответил. Тогда с настойчивой просьбой дать ей работу на фронте она обратилась к подполковнику Вальтеру Николаи.
Ей и в голову и не приходило пойти в сестры милосердия или заняться какой-либо женской работой - нет, ей хотелось принять участие в военных действиях. Наконец пришло письмо с печатью генерального штаба, в нем был пропуск в военную зону и приказ немедленно явиться в Брюссель. Здесь ей дали заурядный пост в ведомстве гражданской цензуры. Работа была скучная, но нужная, заодно её проверяли, на что ушло немного больше двух недель. Она обрабатывала больше корреспонденции, чем кто бы то ни было из её коллег-цензоров, и из сотен банальнейших писем умела извлекать материалы военного значения. Кое-что она направляла прямо генералу фон Безелеру, командовавшему армейским корпусом, который в то время осаждал Антверпен.
Однажды в конце сентября генерал Безелер вызвал себе капитана Рефера, офицера разведки, состоявшего его штабе.
- Что это за лейтенант Шрагмюллер? - спросил Безелер. - Я получаю от него донесения, и все сведения, им посылаемые, оказываются безупречно точными. Кто он такой?
Капитану пришлось сознаться, что про лейтенанта Шрагмюллера он ничего не слышал.
- Разыщите его и пришлите ко мне.
"Лейтенанта" не нашли; но на другой день из Брюсселя в канцелярию фон Безелера фрейлейн Шрагмюллер. Это была худощавая блондинка с задумчивым выражением лица и острым, проницательным взглядом. Все в ней говорило об уме и находчивости. Генерал и его адъютанты не сразу пришли в себя от изумления. Она же не проявляла никакого смущения и откровенно отвечала на вопросы; на посту цензора она хотела принести как можно больше пользы.
- Ваши донесения, фрейлейн, - сказал ей фон Безелер, - обнаруживают незаурядное понимание военной стратегии и тактики. - Он рекомендовал продолжать внимательное чтение неприятельской почты и обещал ей повышение.
- Как только мы возьмем город и вытесним бельгийскую армию из Бельгии, я порекомендую вас в наш особый разведывательный корпус. В течение некоторого времени вы будете обучаться в школе и сможете там многое узнать. Я думаю, что у вас большие способности к секретной службе.
Антверпен пал 9 октября 1914 года, и Безелер, сдержал свое слово. "Фрейлейн Доктор" Шрагмюллер была освобождена от работы в цензуре и бесследно исчезла. В то время германская разведка содержала три школы для обучения методам шпионажа и контрразведки. Одна из них находилась в Леррахе, близ Фрейбурга, где вел свой частный семинар обершпион Фридрих Грюбер. Другая находилась в Везеле, её опекали такие корифеи, как подполковник Остертаг, консул Гнейст и агенты Вангенгейм, ван-дер-Колк и Флорес. Третьей, в Баден-Бадене, заведывал майор Йозеф Салонек; эта школа обслуживала одновременно и германскую, и австро-венгерскую разведку.
Возможно, фрейлейн Шрагмюллер посещала все эти школы. Режим в них был суровый. Эльзбет Шрагмюллер, как таковая, перестала существовать. Она получила номер, жилье и известную сумму на покрытие скромных еженедельных расходов. Каждое утро она должна была являться к восьми часам утра на частную квартиру и весь день проводила там, слушая лекции, составляя письменные доклады или сдавая непростые устные и письменные экзамены.
Порядки там были типично прусские. Всячески внушалось, что профессия шпиона почетна и важна; но её трудности и опасности не замазывали апелляцией к патриотическим чувствам или ссылками на романтику ремесла. Обучали обращению с секретными чернилами, чтению и составлению карт и планов. Приходилось накрепко запоминать форму всех армий, с которыми воевали немцы, названия войсковых частей и соединений, знаки различия и отличия.