— Ты, бабыньк, все чего-нибудь да выдумаешь, и так 48 дней постились, а ты разговляться-то предлагаешь начать с огурца, — высказал свое недовольство Санька. — Вот всего как прошло три дня был тоже праздник 1-е Мая, а мы ели постную похлебку, — возмущался Санька.
— А по-твоему, что в тот день наломиться бы до отвала, ведь 1-е Мая был как раз в Великую Среду, а в этот день Иуда Христа предал!
— Да и вообще-то ваш 1-й май нам ничего не дал, а Пасха для нас дала радость сердцу и душе наслаждение! — высказал отец всегда недовольному грамотею Саньке.
Всю пасхальную неделю под колокольный трезвон у людей со стола не сходит изысканная, скоромная пища под маркой «ешь наотвал». Как-то на Пасхе к Савельевым пришел Кузьма Оглоблин, чтобы попросить у Василия Ефимовича денег взаймы на корову. Они обедали, всей семьей сидели за праздничным столом.
— Хлеб да соль! — поприветствовал Кузьма семью.
— Просим милости обедать с нами! — отозвался хозяин дома.
— Садись, если в угоду! — повторил Василий Ефимович, выловив ложкой из чашки мосол и бросив его под стол котенку.
— Нет, спасибо, не хочу, сейчас только что из-за стола! — из скромности отказался сесть за стол Кузьма. — Ишь, вы какие хитренькие, приглашаете обедать, когда все мясо из чашки выловили! — шутейно заметил Кузьма, наблюдая, как под столом котенок мурзует брошенный ему не обглоданный мосол.
Котёнок, гремя мослом, предупредительно и грозно мурчал на кошку, не подпуская ее к мослу, как бы выражая этим, «мосол мне бросили, и он мой». Позавидовав на Савельеву пищу, сглотнув слюну, Кузьма проговорил:
— А у нас корова-то пала, вы чай слышали?
— Слышали! — отозвалась Любовь Михайловна, облизывая ложку и собираясь ею мешать молоко в кринке. — Что бишь у вас с ней, с коровой-то случилось?
— Да что, в первый же день как скотину на пастьбу выгнали, она видать с жадностью нахваталась сухой, прошлогодней травы с землей, получился завал в желудке, три дня провалялась во дворе, помучалась, а на четвертый — дух отдала, издохла. И жалко было глядеть, как она врастяжку лежала в судорогах, буйно дрягала ногами и выпученными глазами с мольбой глядела на людей прося о помощи. Но помочь мы ей ничем не смогли, даже вертиринар отказался. А мы её телиться ждали. Мы без молока-то и так заголодовались, приходится буздать одну жидкую похлёбку, ребятишки ревут! Ты, Василий Ефимович, меня случайно деньгами не выручишь? Я корову сторговал, задатку червонец задал, остальное надо собрать и отнести за корову-то.
— А за сколько ты сторговал ее? — полюбобытствовал Василий с намерением оттягивая разговор о том, чтобы дать ему денег в долг, потому что Кузьма и так полтинник должен и о нем не упоминает.
— За дорого! Даже сказать боязно! Засмеёте за такую дороговизну! Ко меня нужда пристигла, приведу корову, ребятишки с прюцой будут! — с выдержкой высказался Кузьма.
— А сколько ты хотел у меня денег-то занять? — поинтересовался Василий.
— С червонец, рублей десять! — приглушенно промолвил Кузьма.
— Нет, такими деньгами я не располагаю, — не выпуская из головы полтинника раннего Кузьмина долга. — Ты лучше толкнись к Лабину Василию Григорьичу, у него денег-то куры не клюют! — порекомендовал Василий.
— Да уж и к нему торкался, он дать не дал, и обнадеживать не стал. Я понял, что, он тоже отказал, — признался Кузьма.
Выйдя с пустым карманом от Савельевых, Кузьма, завидя гуляющих на улице парней, крикнул им:
— Эй, молодежь! Курильщики, куриво есть?
— Есть! А что?
— Дайте закурить, угостите, пожалыста. И я когда-нибудь вам соответствую отплачу, как говорится. За собакой палка не пропадет! — покрыл шуткой он свою «начужбинность».
— Это как же понять, дядя Кузьма?
— А так: все брошенные палки всегда летят в собаку! Так что собака словит, да словит брошенную палку!
Оттого, что ему в двух домах отказали (а отказали по делу, дай ему долг руками будешь ходить ночами, да и от этого откажешься) Кузьма зря-то не унывал. Закурив «начужбинку» у парней, он с веселым настроением пошел домой, и завидя гуляющих нарядных девок, крикнул: «Анёнк, надо что ли семечек-то? На, иди, дам!», — растопыривая свой карман, предлагал ей самой запустить в него руку и взять там полную горсть семечек. Анка, со своей девичью наивностью, запустив свою руку в Кузьмов карман и вместо семечек нащупав что-то мягкое и тепленькое, она испуганно с визгом выдернула руку из кармана, поспешно отбежала от Кузьмы и стыдливо снова присоединилась к артели своих подруг. У Кузьмы же карманы всегда были худыми.