«Маньк! Пади-ка подставь ведро под течь-то, живо ведро набежит. Вон как вода-то хлещет», — приказала бабушка Евлинья внучке Маньке. Дождь шёл продолжительное время, дождливым тучам, валившим с западной стороны неба не видно было конца. По всей видимости дождь разошёлся надолго, и он обещал быть ненастным. И на самом деле, дождь зарядил на два дня. На землю выпало море воды, всё измочило, всё объяло гнетущая мокредь. В озеро, от дождя, воды прибыло много, стоявшую у самого края озера, исковерканную молнией старую вётлу затопило на целых пол аршина. Дождевые тучи, то светлее поднимались, то темнея и тяжелея дождливо опускались над всей окрестностью. Ненастье затянулось на целую неделю. Затянулся сенокос. Мужики, поодиночке поезживали в лес на мострышку, осматривали свои недокошенные луга, с горечью на душе, оглядывали пожелтевшую в валах траву и ни с чем возвращались в село. Решили доканчивать сенокос сообща, коммуной, но из этого ничего не вышло: поездили-поездили на луга и измоченные на дожде снова возвращались домой без сена. У каждого, сена заготовлено ещё мало, оставалась надежда на посеянный весной по рже клевер.
В выдавшийся сравнительно бездожный день, Семион Селиванов, выведя свою кобылу, стал запрягать её в телегу.
— Куда-то, видно, хочешь съездить Семион Трофимыч! — окликнул его Василий Ефимович, возвращаясь из амбара с озера.
— Да вот хочу запрячь свою таратайку. Возьму косу и доскочу до Дряничного болота. Там трава во какая, — указывая высоту травы, он ладонью провёл себе по брюху повыше пупка.
— Ну, съездий, съездий, — с одобрительностью отозвался Василий проходя мимо.
А сам вспомнив, что на Онискином поле, во время сева заприметил обширное болотце, в котором, наверное, тоже трава выросла внепрокос. Придя домой, Василий Ефимович, заторопился с запряжкой Серого, а запрягши, он крикнул: «Ванька, поедем-ка за травой!». Ванька, ни говоря ни слова впрыгнув в телегу уселся в задке. Застоявшийся за неделю Серый дружно сорвав телегу с места бодро зашагал к прогону, куда направил его взяв в руки вожжи отец. Переехав многоводную от прошедших дождей Серёжу, где воды было Серому по самое брюхо, они подъехали к заветному болоту. Но подъехав к нему Василий Ефимович, от неожиданности, как-то внутренне ахнул: «Вот тебе на! Какой-то супостат уже всё болото вышаркал». И взаправду, в болоте, вся трава была уже кем-то выкошена, только в середине болота, в окружении недоступной воды, виднелась высокая осока, подобно кучке волос на голове недостриженной под бокс. Василий Ефимович, в поисках другого болота перевёл взор в сторону и там виднелись только болота с торчавшими кочками.
Возвращаясь домой с полувозком всё же накошенной по местным трущобам травы, сидя в передке полувозка, отец как бы извещая Ваньку проговорил: «Эх, скоро жнитво начнётся, вон рожь-то зажемтела, — указывая вдаль, на гору около оврага Рыбаков, откуда виднелась желтизна поспевающей ржи, — а здесь, в нашем поле, матушка-кормилица рожь погибла вишь её как приморозило, стоит чёрная как прошлогодняя солома. Хоть от корешка-то и пошла новь, но что толку-то, разве она до осени-то успеет поспеть-то? Нет. Придётся скосить на сено скотине», — вслух рассуждал Василий Ефимович. А Ванька понимая горестность рассуждения отца, в душе сочувствовал ему, но из скромности не смел, что сказать ни слова. Жнитво в это лето было не продолжительным, рожь в прилесном поле убило морозом, а на горе около Рыбакова у Савельевых было всего три загона. Жнитво тоже, как и ненастный сенокос, не обошлось без дождя. На дожинках последнего загона, Савельевых застал сильный грозовой дождь. От дождя жницы бросились спасаться кто куда, кто забрался под телегу, кто втиснулся под сложенные десятком снопы. Ванька не успев добежать до телеги, норкнул под десяток, к нему вскоре присоединился и отец.
— Ну как, тебя тут под десятком не замочило? — простодушно, отплёвываясь от стекающих с усов капель, спросил он.
— Нет, не замочило, два раза капныло-было за шиворот, я передвинулся на другое место и перестало! — с какой-то детской восторженностью ответил Ванька, поправляя на голове намокшие на дожде кудри.
По окончании жнитва, снопы с полей свозили в село, складывая их около овинов в копны и скирды. В этот августовский тёплый день, Ванька с отцом поехали в поле за последними оставшимися там снопами. Забрав с последнего загона все снопы, из которых получился не полный воз, отец с Ванькой забравшись на воз, двинулись домой. Вскоре, дорога извилисто пошла по крутому берегу Рыбакова. Опасаясь неприятных приключений, отец спрыгнув с воза, взял Серого под уздцы с предосторожностью повёл его саженей десять, с предостережением, опасаясь как бы не свалился воз. А когда миновали опасное место, отец снова вскарабкался на воз и взяв в руки вожжи и с нахлынувшим на него, в этот момент, хорошим настроением, бодро прикрикнул на Серого: «Но-о!». Повинуясь окрику хозяина, Серый затрусил, благо дорога пошла под изволок. Возок, колыхаясь от неровностей дороги, стремительно покатился под горку, обильно смазанные колёса железного хода, чётка застукотали.