— Она пошла к нему и извинилась. Она отнесла ему фрукты и пиво. Ему не хватало только моего приглашения.
— Ты уверен, что она на минуту позабыла свою гордыню и смягчила суровость своих слов?
— У нее не было причин быть с ним суровой. Ты не спросила ее, о чем они говорили?
Орма рассмеялась колючим смехом:
— Этого у Сепфоры не спрашивают!.. Я знаю только то, что я сама видела. После возвращения было видно, что она что-то скрывает.
Иофар вздохнул.
— Ты считаешь, что если бы ты пошла в пещеру, то все было бы по-другому?
— Он бы уже был здесь.
При этих словах улыбка Ормы была действительно неотразимой.
Пальцы Иофара распутывали невидимые узлы в его белой бороде. В этот раз Орма проявила несвойственную ей проницательность. Иофар хотел было сказать ей, что принц Египта был всего лишь Иудеем, а может быть, и беглым рабом, и тем унять ее воодушевление. Но он промолчал, предпочитая избежать нового скандала, который могла бы устроить его дочь после такого признания.
По правде говоря, он и сам уже стал испытывать нетерпение от ожидания и любопытства. Почему этот человек не приходит? И что в нем такого необыкновенного? Нет ничего странного в том, что Орма только и думает о том, как бы обольстить пришельца, но Сепфора, самая скромная, самая благоразумная из всех! Во всяком случае такой она была до сих пор!
— Ты никуда не пойдешь, — резко сказал он. — Двор Иофара открыт для всех, кто приходит сюда с миром и дружбой. И это все. Как бы ни был горд твой египетский принц, я сделал то, что считал нужным, и этого достаточно.
Прошло еще несколько дней.
Казалось, что ожидание утомит дочерей Иофара и они забудут о пришельце. Однако случилось наоборот. Нетерпение охватило всех женщин в доме, словно болезнь. Те несколько мужчин — мужья, дяди и братья, — которые не ушли со стадами, уже не надеялись увидеть пришельца, который был предметом всех женских разговоров.
Не проходило ни минуты — ни за работой, ни во время послеполуденного отдыха, когда все лежали в тени теребинтовых деревьев или тамариска, — чтобы чьи-нибудь глаза не обращались в сторону западной дороги. Но они видели только изменчивую синеву неба, парящих в небе бакланов или заплутавшего в окрестностях осла.
И наконец настал день.
В послеполуденном мареве никто не заметил, как Моисей подошел к воротам.
Раздался крик то ли девушки, то ли ребенка. Прошло несколько минут, прежде чем все сообразили, что произошло, и бросились к воротам, чтобы убедиться, что он действительно стоял у ворот.
Никто не произносил ни слова.
На Моисее был только плиссированный передник, затянутый на талии тем самым роскошным поясом, которым дочери Иофара успели полюбоваться у колодца Ирмны. На голове у него был головной убор с пурпурными полосами. Гладкая кожа торса, казалось, не боялась солнца. Борода, уже такая же пышная, как у любого жителя Мадиана, не скрывала красоты его рта. Глаза, выдававшие проницательность, выражали одновременно смущение и силу.
Все женщины сразу поняли, почему и Орма, и Сепфора так изменились после встречи с пришельцем, мужчины были несколько раздражены его строгим видом.
Сидя на верблюде, он спросил, это ли дом Иофара, мудреца царей Мадиана. Его странный акцент придавал каждому слову какое-то новое звучание. Никто не ответил, потому что среди лиц, поднятых к нему, он увидел Сепфору и улыбнулся ей.
Затем он ткнул в шею верблюда своей длинной палкой с бронзовым наконечником. Верблюд флегматично, как и подобает животному, доверяющему своему седоку, вытянул шею и согнул ноги. Когда Моисей очутился на земле, все отметили, что он, даже босоногий, был выше мужчин Мадиана.
— Моисей! Моисей! — зазвенел голос Ормы.
И двор загалдел как всегда.
— Прости меня, мудрый Иофар, что я так долго не приходил приветствовать тебя. Прошу тебя, не считай меня невежей. Я никогда раньше не ездил на верблюде. Мне пришлось прежде научиться этому.
Он произнес всю фразу на одном дыхании. Несомненно, он заранее подготовил свою речь. Иофар, который в этот момент собирался надкусить фигу, остался с открытым ртом, который выглядел темным пятном на его белой бороде.
— Тебе пришлось… научиться ездить на верблюде?
Моисей склонился с самым серьезным видом.
— Мне пришлось. Ты мне дал это животное, чтобы я мог приехать к тебе.
Рот Иофара захлопнулся, и в эту же минуту вокруг раздался громкий смех.