Орма в оцепенении взглянула на сестру, которая не обращала на нее никакого внимания. Моисей и их отец уселись на подушки. Иофар похлопывал Моисея по колену с отеческой непринужденностью.
— Это хорошая новость. Я еще больше рад твоему приходу, Моисей. Ведь мы, мадианитяне, мы тоже сыновья Авраама и его второй жены, Кетуры.
— А?
— Считай, что здесь ты у себя. Можешь оставаться здесь столько, сколько хочешь. Я обязан тебе всем тем, чем мои дочери обязаны тебе.
— Я только защитил их. Пастухи не были сильными.
— Но ты не знал этого, пока не обратил их в бегство! С сегодняшнего дня, имена Моисея и Иофара связанны узами дружбы.
— Ты хороший человек. Но ведь ты не знаешь, что привело меня на землю Мадиана.
Моисей грустно улыбнулся. Он, казалось, упорствовал в смирении, в котором более не было нужды. Иофар приготовился к длинной тираде:
— Я не знаю ни почему, ни как ты сюда добрался. Ты мне расскажешь, если захочешь, потому что меня интересуют истории людей. Но это не имеет отношения к тому, что я хочу тебе сказать. Ты здесь один, без друзей, без скота, у тебя даже нет шатра, чтобы укрыться от дневной жары и от ночного холода. У тебя нет ни слуг, ни жены, никого, кто мог бы испечь тебе хлеб, приготовить пиво и соткать одежду. Позволь мне принять тебя в свою семью. Это только справедливо после того, что ты сделал. Мои дочери и я, мы благодарим Хореба за то, что ты пришел. Выбери двадцать голов скота, возьми полотно для палатки и поставь ее в тени больших деревьев, которые окружают мой двор. Прошу тебя, это доставит мне радость. Как ты, вероятно, заметил — а причину я объясню тебе позже, — сейчас я окружен одними женщинами — это мои дочери, племянницы, служанки. Среди них ты найдешь руки, которые будут заботиться о тебе. А у меня, я уверен, будет собеседник, с которым мне будет приятно коротать вечера.
Однако вместо облегчения, которое Сепфора надеялась увидеть на лице Моисея, она заметила, как все его тело напряглось.
— Я пришел в Мадиан, потому что я убийца, — сказал Моисей.
Шепот пронесся по двору. Исчезли легкость и веселье. Сепфора почувствовала, что ей не хватает воздуха. Справа и слева руки Ормы и Сефобы уцепились за нее, словно за ветку, пытаясь удержаться от падения. Один только Иофар сохранял невозмутимость, на лице его не было и следа удивления.
Моисей положил свою палку на колени, глубоко вздохнул и добавил:
— Я убил. Не пастуха, а одного из придворных Фараона. Он был могущественным архитектором. На мне благородные одежды, но они не мои. Я их украл, чтобы бежать. И эта палка тоже, я взял ее у могущественного Фараона. Ты должен это знать, прежде чем примешь меня.
Спокойным голосом, в котором сквозила нежность, Иофар ответил:
— Если ты убил, значит, у тебя была на то причина. Ты хочешь нам рассказать?
Моисей не умел долго рассказывать. Кроме того, недостаточное владение языком Мадиана вынуждали его опускать детали, которые он мог бы поведать. Но от этого всем, даже детям, столпившимся вокруг, его история показалась еще ужаснее. Они дополняли его рассказ своим воображением и представляли себе ту фантастическую жизнь, которая бурлила за Красным морем. Имена со странным звучанием — Тинис, Уазет, Джезер-джезеру, Амон или Озирис, — которые порой упоминали караванщики, обретали в устах Моисея новую плоть и силу.
Перед их глазами открывалась роскошь городов, дорог, храмов, сказочные дворцы, гигантские каменные животные, которые утверждали мощь людей и которые своими размерами превосходили людей. Нарисовав эту картину, Моисей короткими отрывистыми фразами рассказал о нехахе, плетке Фараона. Плетке, которую он прижимает к груди на сотнях статуй, воздвигнутых в его честь по всей стране, в тысячах храмов и гробниц. Плетке, которая обрушивалась на тысячи и тысячи иудейских рабов. Потому что именно на их крови и смерти, под бесконечное щелканье плетки, сооружались головокружительные постройки живого бога, Жизни Жизней, этой постоянно возрождающейся мощи, которая правит там, в огромной стране Великой Реки.
— Там раб, который поднимет глаза, чтобы протестовать, умирает, — говорил Моисей. — На строительстве смерть одного Иудея стоит меньше сломанной доски.
С рассвета и до поздней ночи крики, оскорбления, несчастные случаи и постоянное унижение — вот каждодневная доля рабов. Наказываемых рабов переводили на производство кирпичей, где самые слабые месили ногами глину, смешанную с соломой, до тех пор, пока ноги не переставали двигаться.
— Того, кто больше не может месить, бьют, и он падает в грязь. Он задыхается. И тогда мастер бьет его за то, что он больше не может месить глину. Тех, кто хочет помочь, тоже бьют.