Мы вышли тем же порядком, как и вошли, и увидели, что улицы ярко освещены факелами и ракетами, почти превращавшими ночь в день.
Альбикормас и его приближенные заняли места в повозках, чтобы вернуться к себе, новобрачные пошли все вместе попарно в жилища, которые им были приготовлены, а Сермодас отвел нас домой, где объяснил нам отдельные места церемонии.
На следующее утро он пришел спросить нас, не захотим ли мы опять пойти в храм посмотреть другое торжество, являющееся продолжением первого. Мы согласились, и как только мы были готовы, он повел нас ко входу в храм, где задержал нас на некоторое время. Мы не пробыли там и четверти часа, как услышали приближающуюся музыку и немного спустя увидели подходивших к храму только что женившихся молодых людей. Каждый из них держал в руках длинную зеленую ветку дерева с висевшим на ней венком, в котором каждый из них был накануне, связанным вместе с гирляндой женщины белой полоской, запятнанной кровью, являющейся доказательством девственности новобрачной. Они торжественно вошли в храм, и когда подошли к алтарю, то каждый положил на него свою ветку, принося ее в жертву богу-солнцу и родине, изображаемой статуей кормилицы, о которой я уже говорил.
После этого жертвоприношения они вышли все вместе, принявшись плясать под звуки музыки, и с пляской вернулись к себе домой. Праздник этот длился целых три дня, и в городе царило всеобщее веселье.
Между тем настало нам время покинуть Спорунд и отправиться в Севаринд. Сермодас за день до отъезда пришел предупредить нас об этом. Он повел нас — меня, Ван-де-Нюи и Мориса — к Альбикормасу для того, чтобы проститься с ним. Мы его застали в его доме — красивом дворце, хотя и меньшем, чем городской дворец. Он встретил нас очень приветливо и сказал, что на следующий день мы должны ехать в Севаринд, чтобы предстать перед великим Севарминасом. Затем он спросил нас о наших впечатлениях от Спорунда и о виденном нами торжественном праздновании оспаренибона. Мы ответили ему, что мы в восторге. «Вы поедете в страну, — добавил он, — где все прекрасно и полно великолепия. Я не хочу утруждать вас описаниями, говорящими в пользу этой страны, вы сами увидите больше, чем я смог бы вам рассказать. Сермодас будет вашим проводником и будет с вами обходиться ласково и дружески, но я прошу вас слушаться во всем его советов и так осторожно держать себя, чтобы великий Севарминас полюбил вас так же нежно, как и я». После этого он нас обнял, поцеловал в лоб и попрощался с нами.
На следующий день с раннего утра нас привели на берег реки, омывающей город с западной стороны, где мы нашли несколько приготовленных для нас лодок. Сермодас подвел меня с тремя или четырьмя моими офицерами к крытой расписной лодке, хотя и небольшой величины, но украшенной скульптурными работами и позолотой. Наши мужчины и женщины разместились в нескольких лодках, и мы стали подниматься вверх по реке без особых затруднений, так как в этом месте она протекает по большой равнине и течение ее очень медленно. На берегах ее мы видели несколько таких же больших строений, как и те, которые расположены ниже города, но рассмотреть их внимательно не могли, потому что мы торопились и плыли очень быстро, имея нескольких гребцов, которые время от времени сменяли друг друга. Мы шли таким образом весь день, с утра и до захода солнца, нигде не останавливаясь, и прибыли в тот же день в город, называемый Спороуме, расположенный приблизительно в тридцати милях от Спорунда. Нас в этот день ждали, и на пристани мы увидели, что собралось много народу, вышедшего нам навстречу. Сермодас и мы сошли на берег первыми и встретили местного губернатора, имя которого было Псаркимбас. Он подошел к нам и очень любезно приветствовал нас. Поговорив немного с Сермодасом, он, наконец, подошел ко мне и сказал, что ему было бы очень приятно часок-другой побеседовать со мною. Я ему ответил, что всегда готов повиноваться ему, после чего мы вошли в город Спороуме. Он построен так же, как и Спорунд, но вдвое меньше последнего. Расположен он в очень плодородной красивой местности, и принимали нас в нем так же, как и в Спорунде. Мы пробыли там весь следующий день и ничего замечательного не видели, если не считать примерного наказания, которое было применено к четырнадцати уголовным преступникам. Это происходило приблизительно так: их вывели из тюрьмы привязанными друг к другу веревками и разделенными на три группы. В первой группе было шесть человек, приговоренных, как мы узнали, к десяти годам заключения — один за убийство, другие за супружескую измену. Во втором ряду было пять молодых женщин, из которых две должны были, согласно закону, отбывать наказание семь лет, а после этого они должны были оставаться под стражей столько времени, сколько захотят их мужья, так как они были уличены в неверности. Другие три были девушки, приговоренные к трем годам наказания за то, что принадлежали мужчинам до оспаренибона, т. е. до свадьбы, которая справляется после достижения восемнадцати лет. Три молодых человека, совратившие их, находились в третьей группе и были приговорены к тому же наказанию, а затем должны были на них жениться. Их вели из тюрьмы до входа в суд, где должна была начаться экзекуция и где собралось множество народа.
Я помню, что одна из тех, которые оказались неверны, была очень красивая и прекрасно сложенная женщина: у нее было совершенное по красоте лицо, черные глаза, каштановые волосы, румяный рот и очень яркий и вместе с тем нежный цвет лица. Ее белая грудь, которая была обнажена, была самой прекрасной формы, которую я когда-либо видел. Это в первый раз ее выставили напоказ всем, так что ее стыд и смущение были велики. Слезы градом текли у нее по щекам, но отнюдь не портили ее красоты, а, наоборот, подчеркивали ее блеск, и ею любовались еще больше. Восхищение порождало любовь, а сострадание, присоединяясь к этим двум чувствам, так тронуло сердца всех присутствующих, что не было ни одного здравого человека, который не переживал бы ее горя. Но сострадание их переходило как бы в великодушное отчаяние, когда они думали о том, что через несколько минут всех этих прелестей коснется жестокая рука отвратительного палача. Все же это был утвержденный законом акт правосудия за преступление, которое среди этого народа считается одним из самых тяжких, так что было невозможно спасти это прекрасное существо от строгости распоряжений верховной власти. Уже палач занес над ней руку, чтобы ударить ее, как вдруг какой-то человек, пробившись сквозь толпу, громко закричал: «Остановись, остановись!». Все зрители и даже должностные лица повернулись туда, откуда раздался голос, исполнение приговора было задержано до выяснения того, что хотел сказать этот человек. Он подошел к ним, весь запыхавшись, с трудом пробравшись сквозь толпу, и, обращаясь к главному начальнику, сказал, указывая на прекрасную преступницу, что он муж этой женщины и, следовательно, очень заинтересован в совершении экзекуции, но что ему хотелось бы прежде поговорить с ней, после чего ему легче будет высказать ей свои чувства. Получив разрешение, он обратился к женщине, примерно, с такими словами: