Двадцать лет после смерти Тимолеонта – это двадцать лет нового процветания, ставшего возможным в первую очередь из-за резкого роста сельскохозяйственного производства, им, собственно, и обеспеченного. Храмы, театры и общественные здания строились по всему острову, как, впрочем, и укрепления. Сицилия отнюдь не стала единой – и ей предстояло оставаться раздробленной еще длительное время. Постепенно остров вновь охватили раздоры; а Карфаген и Коринф в очередной раз напомнили о своем присутствии. Нельзя сказать, чтобы острову действительно требовался новый сильный лидер, – скорее, его появление было неизбежным. В общем и целом сцена была готова к выходу такого персонажа, и он оказался, по мнению некоторых, самым кровожадным тираном греческой Сицилии.
Сицилиец Агафокл стал царем Сиракуз, хотя вышел не только из простого, но из низкого и презренного звания. Он родился в семье горшечника и вел жизнь бесчестную, но смолоду отличался такой силой духа и телесной доблестью, что, вступив в войско, постепенно выслужился до претора Сиракуз. Утвердясь в этой должности, он задумал сделаться властителем Сиракуз и таким образом присвоить себе то, что было ему вверено по доброй воле…
Он созвал однажды утром народ и сенат Сиракуз, якобы для решения дел, касающихся республики; и когда все собрались, то солдаты его по условленному знаку перебили всех сенаторов и богатейших людей из народа. После такой расправы Агафокл стал властвовать, не встречая ни малейшего сопротивления со стороны граждан. И хотя он был дважды разбит карфагенянами и даже осажден их войском, он не только не сдал город, но, оставив часть людей защищать его, с другой – вторгся в Африку; в короткое время освободил Сиракузы от осады и довел карфагенян до крайности, так что они были вынуждены заключить с ним договор, по которому ограничивались владениями в Африке и уступали Агафоклу Сицилию…
Нельзя назвать и доблестью убийство сограждан, предательство, вероломство, жестокость и нечестивость: всем этим можно стяжать власть, но не славу. Так что, если судить о нем по той доблести, с какой он шел навстречу опасности, по той силе духа, с какой он переносил невзгоды, то едва ли он уступит любому прославленному военачальнику, но, памятуя его жестокость и бесчеловечность и все совершенные им преступления, мы не можем приравнять его к величайшим людям. Следовательно, нельзя приписать ни милости судьбы, ни доблести то, что было добыто без того и другого[25].
Никколо Макиавелли, автор «Государя», откуда взяты эти строки, был человеком, которого непросто шокировать; но даже он соглашался с тем, что Агафокл зашел слишком далеко. Агафокл не скрывал того обстоятельства, что его отец был иммигрантом-гончаром и растил сына как преемника в своем ремесле. Тут нет ничего удивительного: в конце четвертого столетия до нашей эры восточная Сицилия являлась крупным производителем глиняной посуды, и многие из тех, кто был занят в этом производстве, вполне могли считаться художниками, а не ремесленниками. Но профессиональные гончары, сколь угодно выдающиеся, как правило, все-таки не становились военными командирами; можно предположить, что отец Агафокла отчасти напоминал Джозайю Веджвуда, то есть был успешным предпринимателем, руководившим «фабрикой», где применялся рабский труд. Родившийся в 361 году до нашей эры, Агафокл в возрасте двадцати восьми лет женился на богатой вдове и последующие пятнадцать лет вел жизнь, если воспользоваться позднейшим термином, кондотьера, солдата удачи; только в 317 году, в возрасте сорока четырех лет, он подошел с отрядом наемников к городским воротам Сиракуз. Его приход совпал с тщательно спланированным народным восстанием в городе; за время и после этого восстания, по словам Диодора, около 10 000 горожан убили или изгнали. Затем Агафокл созвал народное собрание – или то, что от него осталось, – которое надлежащим образом наделило его верховными полномочиями.