И.-е. *atta содержит краткий гласный а, который, как полагает А. Мейе[81], встречается лишь в особых, экспрессивных образованиях, призываниях. Ю. Курилович[82] уточняет, указывая, что эти формы, естественно, вторичны по отношению к появлению а.
Столь же характерно для и.-е. *atta наличие древнего долгого t, что единогласно отмечается исследователями как атрибут экспрессивных слов[83]. Впрочем, отмечаются и трудности изучения подобных случаев. Так, Mейе высказывает интересные мысли о недостаточности одной ссылки на принадлежность к детской речи того или иного слова для объяснения удвоенности согласного по той естественной причине, что «детская речь распространяется лицами, вполне развитыми в отношении речи» [84]. Он склонен видеть в и.-е. *tt, *ddh отношения древнего морфологического чередования согласных. В другом месте Мейе указывает на сохранение удвоенного *tt в индоевропейском только в экспрессивном образовании (*atta), когда удвоение является именно выразителем экспрессивности[85]. Э. Герман согласен с Мейе в его оценке и.-е. *atta как экспрессивного (фамильярного) образования, хотя не видит необходимости отрицать его происхождение из детской речи[86]. В общем так же, как Мейе, характеризует слово А. Вайан, полагающий, однако, что удвоение не обязательно столь же древне в данном случае, как само слово[87].
Как уже говорилось, и.-е. *atta через производное *attikos дало наиболее распространенное название отца в славянском — оtьсь. При этом и.-е. *a >слав. о. Кроме этой производной формы, в славянском есть немногочисленные, но вполне достоверные следы основы *oto- < балто-слав. *аtа-[88]: ст.-слав. отьнь, ср. русск. диал. безотной ‘нe имеющий отца’ [89] ср. в славянской топонимике Восточной Германии: Oteslawe, Wotzlaff < *Oteslav[90].
Индоевропейский характер имеет и другое обозначение отца — *iata, для которого, видимо, справедливо будет предположить этимологическую связь с рассмотренным *atta через редупликацию основы. Что касается консонантизма, то вполне возможно, что экспрессивность здесь выражена другим доступным в таких образованиях способом — удлинением корневого гласного вместо выраженного в *atta экспрессивного удвоения согласных. Там, где количество гласного не изменилось, экспрессивность выражается прежним путем (ср. греч. τέττα. ‘тятя! батюшка!’). Во всяком случае есть основания полагать, что выражение экспрессивности удлинением гласного, типичное для слав. tata, коренится еще в индоевропейской древности[91].
Ср. в других индоевропейских языках: алб. tat ‘отец, дед’, имена собственные фриг. Τάτα, Τάττα, Τατάς, Δαδα греч. τάτα, др.-инд. iata-s ‘отец’, лат. tata, корн. tat, литовск. tetis с тем же значением, сюда же англ. dad ‘папа, папаша’, хеттск. иероглифич. tata- ‘отец’, tatali- ‘отцовский’, лув. tati- ‘отец’ [92].
Основная масса исследований содержит точку зрения на и.-е. tata как на образование детской речи. Это же отражено и в этимологических словарях Ф. Миклошича, А. Преображенского[93], Р. Траутмана.
Объяснение ссылкой на «детский лепет» вряд ли может внести ясность в изучение истории обсуждаемых слов. Маловероятно, впрочем, и иное толкование, согласно которому te-, ta- (tevas, tata) — результат изменения *ptēr из *pətēr ‘отец’, ср. авест. ptā, tā[94], лат. tata<*ptata: раter[95]. Образование авест. ptā<*pətēr сомнения не вызывает, но оно отнюдь не объясняет форм tata, teta, литовск. tevas и др., с которыми авестийское слово этимологически не связано.
Что касается балтийских форм, то непосредственно к названным выше индоевропейским (tata, teta) примыкают литовск. tetis ‘отец’, teta ‘тетка’, др.-прусск. thetis ‘отец’, литовск. titis (диал., Кведарна) ‘отец’ [96]. Литовск. tevas ‘отец’ представляет собой, видимо, продукт разложения группы te-t- с последующим присоединением суффикса −va-: tevas. Разрывать эти слова нет оснований. Ср. другие литовские формы названия отца: tete, tetusis. Возможно, сюда относится и название реки литовск. Таtula (суффикс −ula), в котором tat- < и.-e. *tat-.
Наличие в слав. tata долгого ā, ср. польск. tata[97] и др., происходит, как уже сказано выше, от экспрессивного удлинения. Славянский язык знает ряд достоверных примеров такого удлинения. А. Вайан говорит по этому поводу: «…Сербохорватский язык представляет в своих уменьшительных образованиях другой экспрессивный способ — удлинение гласного: Бóжо из Бòжидар»[98]. Ср. далее, там же, относительно слав. jazъ: «…Общеславянский долгий начальный гласный представляет трудность ввиду лит. as (др. — литовск. еs), лат. ego и др., и не исключена возможность, что ja- < *ē через вторичное экспрессивное удлинение е (ср. сербохорв. jâ при чак. jä) по образцу ty ‘ты’ которое, видимо, имело в балто-славянском, как и в индоевропейском, двойную форму *tū и tu»[99]. В этом свете становится ясным характер звукового развития слав. tata.
Смягчение tata>t’at’a, которое было осуществлено лишь в части славянских языков (ср. русск. тятя, сербск. cаса, сасе), объяснить нелегко. Ясно, что это позднее явление, не приведшее к органическому смягчению, иначе было бы в русском что-нибудь вроде чача (< *t’at’a/tjatja)[100]. Вполне возможно, что в тятя проявляется «неорганическая» палатализация согласных, свойственная фамильярной и экспрессивной лексике балтийских и славянских языков[101]. О том, что это явление не носит устойчивого характера, говорит наличие несмягченных форм в тех же языках, ср. русск. диал. тата[102].
Для правильного понимания славянских слов важно помнить, что они продолжают отдельные варианты индоевропейской формы: *atta в otьсь, *tāta в польск. tata, чешск. tata, аблаут *tett в teta, tetъka (tet: tot, подробнее — см. о названии тетки), ср. еще te-, ta- с суффиксом в литовск. tevas, латышск, tevs, др.-прусск. taws.
Изложенное представляет собой своеобразную предисторию собственно слав. *otьсь ‘отец’, восходящего к и.-е. *atta[103]. В. Скаличка считает, что фонетическая редукция в слав. *-ot-, при готск. atta ‘отец’, компенсируется морфологическим расширением в слав. otьcь[104]. Мысль глубокая, но нельзя не выразить опасения, что пример не вполне удачен: морфологическое расширение otьcь имеет собственные индоевропейские корни. Восстанавливаемая для *оtьсь этимологическим путем древняя форма *attikos действительно существовала и является индоевропейской, ср. сохраненное греческим языком ‘Αττικός, ‘Αττική, явно адъективного характера (суф. — ικός, ική, ср. образование ίπος, ‘лошадь’: ίππικός, ίππική лошадиный, конский, −ая’), которое можно правдоподобно объяснить как ‘отчий, отеческий’: att-ilco-s < atta. Таким образом, греч. ή, ‘ Αττική, [χώρα] собственно = ‘отцовская страна’ с последующим забвением конкретного смысла и употреблением как собственного названия части Греции.
А. А. Шахматов[105] называет слав. otьcь в числе заимствований из кельтского, ср. кельт. otikos — ирл. aithech, athech ‘Mann aus einer der besitzenden Klassen’, брет. ozech ‘homme’, причем кельт. otikos< *potikos (утрата р в начале кельтского слова), ср. греч. δεσποτικός. В итоге Шахматов принимает первоначальное значение слав. otьсь: ‘Hauswirt, хозяин’. В противном случае он считает неясной исходную славянскую форму для otьсь. Известное otьnь возможно < otьcьnь, др.-русск. отьчьнь, под влиянием братьнь и под. Шахматов не учитывает возможности самостоятельного развития слав. otьсь < и.-е. *аttiko-s, а также наличия несомненных следов *-oto-.
Таким образом, в основе слав. otьсь лежит значение ‘отцов’, как о том свидетельствует этимология: otьсь<*att-iko-s<*atta. В принципе такое толкование вполне закономерно, ср. другие примеры: др.-в.-нем. eninchili ‘внук’, собственно ‘дедов’ (др.-в.-нем. апо, нем. Ahn ‘дед, предок’), а не ‘маленький дед’ как полагал В. Шульце[106]. Это находится также в полном соответствии с единственно правильным представлением о первичности всякий раз именно притяжательных и вторичности уменьшительных значений. Вот почему мы не видим в слав. otьсь уменьшительного значения, якобы со временем вытесненного[107].
Интересно изучить возможные условия возникновения этого производного слова. Дело в том, что слав. otьсь ‘отец’ останется совершенно непонятным, если полагать, что оно всегда обозначало отца. Отца обозначало и.-е. *аita, с которым *otьсь связано притяжательными функциями, особенно прозрачными в древней форме *attikos (см. выше).
Попробуем при анализе слав. *otьсь исходить из структуры древнего рода и современных ему воззрений на родство. Тесная связь между членами рода и единое кровное происхождение большинства их (за вычетом фактов экзогамии) находили, как известно, выражение в том, что каждый род знал своего предка. Развившиеся на такой почве воззрения могут, очевидно, объяснить тот факт, что индоевропейская терминология родства знает единые названия отца, матери, но дает сбивчивые, несогласные показания о конкретных названиях восходящего кровного родства: дед, бабка и т. п. Это можно объяснить тем, что при родовом строе каждый кровный родич по восходящей линии (т. е. реальный отец, дед, прадед) мог считаться отцом любого младшего кровного родича, т. е. реального сына, внука, правнука[108]. Вернувшись к слав. *otьсь и уже будучи знакомы с его этимологической структурой, мы можем прийти к тому выводу, что первоначально члены рода употребляли термин otьcь как название ближайшего отца, который сам был в сущности ‘отцов’ (*att-iko-s), т. е. происходил от старшего, общего отца (слав. *оtъ, и.-е. *atta).