Елизавета Симонова
История случайной встречи
– Осторожно, двери закрываются, следующая станция «Сокольники». Уважаемые пассажиры, при выходе из поезда не забывайте свои вещи! – Слышат люди в вагоне.
А мои уши словно набитые ватой и я не понимаю ни слова из спокойного голоса диктора. Прямо перед глазами, как лучшая из произведений искусства, вновь сошедшая на землю, Венера в моргающей красной раме.
Она проехала всего станцию, и эта минута была для меня самым большим блаженством, одновременно с тем, стала самым убийственным испытанием. Я смотрел на ее медовые кудри, которые едва доходили до плеч, облаченных в черное, неприметное пальто, которое между тем настолько четко оттенял красный капроновый шарф, будто живой огонь на бледной коже, что вся неказистость ее вещей контрастировала с душой, такой же страстной до жизни, огненной, яркой. И в противовес, как вечная борьба льда и пламени, яркие лазурные глаза, и внимательный, живой взгляд, ценностью которого была тысяча перенесенных жизненных испытаний с сохранившимся запалом к радостям будней.
В руках она вертела небольшой золотистый блокнот, который раз за разом отражал и яркие глаза, и огненный шарф и в отражении искажал ее круглое, женственное лицо, сотканное из тонкого кружева звездной пыли, что еще недавно (по меркам самой звезды) освящала лица людей древней цивилизации где-то на другом конце необъятной Вселенной. И эта же звезда, ровно так же, как давала этим самым людям свет и тепло, в один ужасный день вмиг забрала их жизни, цели, мечтания, попытки поиска смысла или другой разумной жизни, просто взорвавшись на миллиарды атомов, вернувшись в первородное состояние. Вот теперь, осколки этой звезды, запечатлевшие последние минуты великой цивилизации стали ее кожей, такой же божественной для меня, как для тех людей были небеса.
Будь я хоть минуту своей жизни художником, (хотя нет, для того, чтобы передать ее мало и тысячу лет изучать искусство), я бы изображал ее фарфоровую кожу, ее спокойное лицо на каждом холсте, в каждой прекрасной музе, которую довелось мне когда-нибудь писать.
Но я, к своему сожалению, был крайним бездарем, с дурными предпосылками к графоманству поэтому просто хотел навек запечатлеть этот образ в своей памяти. Чтобы хоть так, впитав в себя часть его величественности, передать после бумаге, оставив навека.
Внезапно Венера оглянулась назад. И мне показалось, что она смотрела прямо в мои глупые, давно мертвые глаза. Этим взглядом она словно тянула ко мне свою бледную руку, увлекая вслед за собой. Мне казалось, что я вижу эту руку, чувствую тепло, исходящее от нее.
В этот самый момент, растянувшийся в вечность, я думал, что с нами происходит то, что обычно пытаются показать главной любовной линией в дешевых мелодрамах, которыми сегодня восхищается каждая домохозяйка. Словно буря, словно искра, незримая для всех, понятная лишь нам двоим, наша связь тянулась несколько метров: от нее до меня, что казалось мне невыносимым.
И, как в запыленных фильмах и витиеватых книгах, в два шага я вышел из вагона, двери которого захлопнулись прямо за мной и поезд помчался дальше, прочь, озвучивая следующую станцию своими хриплыми динамиками.
Мы стояли вдвоем на платформе, где было сотни людей, насколько же неважных для нас в этот момент, насколько бывает неважным песок в Таиланде московским бабушкам. Мне казалось, что вся моя жизнь, весь я, был сотворен для этого самого мгновения, только чтобы так замереть, глядя в ее глубокие глаза.
Она развернулась и в нерешительности сделала небольшой шаг, я же в шаг приблизился к ней. Ее взгляд все еще был устремлен на мое лицо, которое, стараясь переложить всю внутреннюю эмоциональную бурю, в жизни выражало лишь спокойствие и силу, по крайней мере, мне бы этого хотелось.
Не прерывая нашего зрительного контакта, моя Венера протянула свою миниатюрную ладонь, прощебетав свое имя.
– Кирилл.
Тихо и через чур сухо для этой высокой натуры произнес я, но тут же будто извиняясь за это, вместо обычного рукопожатия, на которое она рассчитывала, моя широкая рука аккуратно приподняла ее ладошку за ребро и я, согнувшись, как это делали господа двести лет назад, поцеловал самые кончики ее нежных пальцев.
Мы все еще смотрели друг друга в глаза. Вокруг все еще бегали люди, но мы, как янтарные мраморные колонны станции стояли недвижимые, усмиренные силой, подвластной только богам, но одновременно с этим возносящей обычных людей до состояния богов.
Крепче перехватив мою крупную ладонь, она развернулась в сторону семенящей вверх лестницы. И пока мы подымались по ней я чувствовал, что в моей давно умершей душе восстают к жизни почти погибшие ростки цветов.