Время свидания приближалось, и он без устали проклинал тот чудной порыв, что заставил его в Хельсинки дать женщине свою визитку, — очевидно, это было однозначно расценено, как желание продолжить знакомство. Но если подойти трезво, что бы еще это могло означать.
Сам заварил кашу, злорадно думал Вильмер, сам теперь и расхлебывай.
С каким удовольствием Вильмер стер бы из памяти весь тот перелет вместе с утренним телефонным звонком. Женщины вообще его не интересовали, а тут еще придется иметь дело с человеком, перед которым под настроение распахнул душу и вывалил самое сокровенное. Совсем как… Вильмер как раз подыскивал подходящее и точное сравнение, когда перед глазами вдруг всплыла картина уроненной в самолете сумочки с интимным содержимым, и тотчас возникло воспоминание о том мимолетном прикосновении. И тут Вильмер опять увидел улыбку женщины, отозвавшуюся в душе тихим звоном.
Этот звон в душе был сущим наказанием.
Но что вообще такое — душа человека. Только лишь метафора? Или и впрямь есть нечто такое, чего нельзя потрогать руками?
Как шут гороховый, корил себя в ресторане Вильмер, нервно теребя салфетку и тарахтя безумолку. Разумеется, у женщины не было никакого предложения или конкретного дела. Она болтала о том о сем, но при этом слово за слово опять вытащила Вильмера из скорлупы, и, вместо того чтобы после обеда со всех ног без оглядки бежать из этой западни, он позвал женщину к себе на бокал вина.
Уже несколько лет Вильмер не думал о женщинах как о женщинах. Жизнь и люди были расставлены по своим местам и обрели правильные пропорции. Физиология больше не вызывала в нем дурманящих мыслей и не порождала чувственных образов. Женщины способны прекрасно выполнять свои рабочие обязанности — и точка. Женщины перестали быть чем-то особенным. Такая позиция давала Вильмеру покой. Уход Кристи, в конечном счете, был не более чем болезненным ударом по самолюбию, довольно быстро потерявшим остроту, а вскоре и вовсе переставшим чувствоваться.
Изменения в психике, вызванные, как полагал Вильмер, возрастом, начались у него довольно давно. Подобно бенгальскому огню вспыхнул и рассыпался искрами его последний левый заход, потом огонек еще тлел недолгое время, после чего Вильмер понял, что убравшись в свою раковину, прекрасно проживет и без всего этого. У него не было ни малейшего желания что-либо предпринимать. Будто кто-то испортил в нем устройство, рождающее эротические фантазии, и он убедился, что женское тело уже не только не возбуждает его, а вызывает какой-то непонятный страх. Но ведь было же, было то мимолетное прикосновение в полете, заставившее его вздрогнуть и отдернуть руку, как-то слишком похожее на ожог от раскаленного утюга, ожог, который волей-неволей напоминает о себе все снова и снова.
Случай в самолете был лишь стечением многих обстоятельств, убеждал себя Вильмер, а то, что он позвал женщину в гости — так это только потому, что она явно ждала приглашения. Может, она еще пригодится мне, мелькнула корыстная мысль, но ею он, скорее, оправдывался в собственных глазах.
Да и что плохого в дружеских отношениях с женщиной, чье общество, по всему судя, ему так подходит. Вместе обедать, ходить в театр или на концерты. Может, даже вдвоем отдыхать на теплом море? И чувствует он себя с этой женщиной хорошо — у него развязывается язык, а потом приходит что-то вроде облегчения. Или это облегчение всего лишь химера? Ему вспомнилось, как он упрекал себя после того полета. С ощущением стыда и чувством вины.
Но когда она освоится и перестанет быть чужой, тогда уже можно будет ничего не стыдиться, думал Вильмер, ощутив на миг что-то похожее на радость, которая тут же превратилась в очередное сомнение — а согласится ли женщина на одну лишь дружбу?
Из ванной комнаты не доносилось ни звука. Квартира онемела, и только извне слышалась приглушенная сирена. Вильмер подумал, что в этом городе все равно когда и где, но обязательно слышен какой-нибудь сигнал тревоги. С удивлением он обнаружил, что эта мысль вышибла его из утомительного ряда однообразных мыслей, держалась особняком, а потому и бросилась в глаза. Эта женщина у него в гостях странным образом перепутала все его мысли, связала в один пучок, затянула на несколько узлов и теперь, посмеивается над ним, причесывается, подкрашивает ресницы и злорадно думает, что пусть и Вильмер хорошенько подумает о ней. Пусть думает до тех пор, пока не проснется желание действовать.