Так эти запои и набирали обороты: вначале потихоньку, почти незаметно в тени других — более важных — событий. Съездив в марте на неделю в Испанию, Эрвин возвратился и обнаружил в квартире в прямом смысле слова свинарник, среди которого трупом валялась в постели нажравшаяся до бесчувствия Хелен.
Не раздеваясь, как был в пальто и шляпе, Эрвин долго просидел в уголке прихожей. Он как будто больше ни минуты не мог находиться в загаженной квартире, но при этом силы закрыть за собой дверь тоже не было.
Медленно и бессмысленно тянулось время, пока, наконец, чаша терпения Эрвина не переполнилась желчью. Он не понимал, по какому праву кто-то решил, а главное посмел испортить ему жизнь. То, что они прожили вместе более четверти века и подняли двоих ребят, в изменившихся условиях уже ничего не значило. Под зад коленкой и спустить с лестницы!
Черные мысли все крутились и крутились у Эрвина в голове, временами становясь настолько черными, что он сам испытывал неловкость.
В конце концов Эрвин сдался. Под натиском очевидной реальности переполнявший его сердце гнев начал ослабевать. Того, что здесь происходило, пока он был в Испании, изменить уже невозможно, что было то было. Единственное, что он мог сделать для восстановления душевного равновесия, это ликвидировать последствия катастрофы, и, внешне смирившись, он взялся за уборку следов многодневной попойки.
Эрвин не хотел знать и еще меньше хотел представлять себе, что могло все это время твориться в квартире, но на каждом шагу он натыкался на знаки или даже гадкие свидетельства, рождающие немыслимые прежде подозрения. Когда он, наконец, в своем кабинете, который на первый взгляд загульный смерч пощадил, сел за стол и вдруг обнаружил, что кто-то все-таки шарил по ящикам и наверняка кое-что прихватил с собой, чаша его терпения тут же вновь переполнилась и содержимое, пенясь, вылилось через край. Не слишком отдавая себе отчета в том, что делает и какой в этом смысл, он ринулся в спальню и принялся яростно трясти жену. Та моталась в его руках как тряпичная кукла. Наконец, она разлепила глаза.
— Что, черт возьми, здесь было! Ты вообще в своем уме или уже нет? Отвечай, тварь, отвечай! — орал он, колотясь от ярости.
Хелен приняла сидячее положение, потом замедленно, как сомнамбула, подтянулась к краю кровати, вылезла и поплелась в ванную комнату.
Остолбенев от ужаса, Эрвин смотрел, как из его супружеской постели в разодранном платье выползла женщина, у которой одна нога была голой, а на другой красовался сапог.
Из ванной послышалось характерное рыгание, сопровождаемое чем-то вроде омерзительных воплей.
Это переходило всякие границы. В порыве неистового бешенства, Эрвин схватил с постамента помпезную бронзовую фигуру и кинулся в ванную. Дверь была нараспашку, на коленях, навалившись грудью, висела над унитазом раскисшая жена, совсем как сплющенная в тяжелой аварии машина. Зрелище лишь усилило злобное отвращение и вызвало безумный позыв покончить с этим, но неожиданно Эрвина остановила возникшая перед глазами картина, на которой он увидел все то, что могло бы свершиться через мгновение. И тут Эрвин услышал собственный рык — жуткий, тягостный, который разом остудил его и заставил выпустить из рук тяжелую бронзовую статуэтку. После чего он буквально убежал из своего дома, если это могло уже называться его домом!
Мало-помалу успокаиваться Эрвин начал только к вечеру, когда словно после бега в амоке остановил свою машину на опушке леса, где среди пятен снега уже были разбросаны частые проталины.
Он думал, что если сейчас выбросить Хелен из дома, то деваться ей некуда… И уже совсем трезво прикинул, сколько осложнений это принесет фирме, в которой Хелен по документам принадлежат 40 процентов, да вдобавок ко всему и новая квартира оформлена на ее имя.
В конце концов, решил он, не настолько и страшны эти запои Хелен.
Эрвин слышал истории о том, как опустившиеся на самое дно алкоголики годами не пьют, как с помощью каких-то ампул и кодирования добиваются того, что алкаш и капли в рот больше взять не может. Нет безвыходных ситуаций, есть лишь потерявшие надежду люди, подумал он и вставил в проигрыватель четвертую симфонию Сибелиуса.
Только теперь Эрвин заметил окружающую его природу и то, что мартовские низко плывущие облака стали оставлять за собой редкие проплешины, через которые на землю проникал яркий свет. Он подумал: ветер потихоньку очистит небо.