Но поскольку Пеэтсон сказал, что он не Пеэтсон, то, может, он отдал концы? Умер? Сдох? Внезапно овладевшая ею мысль напугала, Леа разгладила пальцами синюю бумажку — реквизит иллюзиониста, — которая все больше начинала походить на знакомую стокроновую купюру.
А если Пеэтсона больше нет, как же я отдам Пеэтсону его деньги? — окончательно помрачнев, рассуждала Леа. Люди постоянно делают что-нибудь, не подумав, нисколько не считаясь с тем, что позже из-за их дел кому-то придется ломать голову.
Вдруг Леа что-то вспомнила. Она не могла дать этому точного определения, но ясно чувствовала, что теперь должна поторопиться. Она хотела бежать, но ноги не слушались.
Почему я не могу делать того, чего хочу, почему все время кто-то будто придерживает меня? — думала она.
Когда Леа, наконец, добралась до своего жилья, дверь оказалась сорванной, кусок пластиковой пленки, служивший дверью, ветер отнес в сторону, где он и застрял в ветках низкорослой сосны. Теперь пленка была вроде дождевика на плечах деревца. Все ее вещи из пакетов кто-то безжалостно вывалил и разбросал по земле, хотя на первый взгляд, ничего существенного не взял.
Может, здесь побывал Пеэтсон в поисках своих денег? — подумала Леа и почему-то именно сейчас с особенной ясностью вспомнила, как юный Пеэтсон с силой втиснулся в нее и беспечно посеял семя своего ребенка. Эту историю она пыталась забыть долгие годы. Бывали периоды, когда ей казалось, что все кануло в забвение, но в один прекрасный день она вспоминала снова.
Интересно, юный Пеэтсон — это тот самый человек, что принес ей вчера на хранение деньги? — спросила сама себя Леа. А может, вчера было вовсе сегодня? — испуганно подумала она и тут уже перетрусила всерьез. Ей показалось, что теперь в ее голове все неумолимо и со страшной скоростью перемешается еще больше. И настанет окончательный сумбур.
Кажется, я уже не настолько молода, чтобы быть чьей-нибудь одноклассницей, заключила она.
Раскрытая книга валялась лицом вниз. Ее жестоко выдрали из обложки, и с помятыми страницами, сгорбившись, она лежала среди стеблей вереска. Видно, искали в ней деньги, подумала Леа, разглаживая страницы. Потом она поудобнее устроилась на сиденье. Леа была у себя дома и могла немного почитать. Когда устанет, позволит себе чуток прикорнуть. После чего надо будет приготовить ужин. Сегодня можно бы сварить суп. Вечером, когда вновь вернутся силы, она сможет отнести Пеэтсону деньги.
Наверняка он живет в тех же хоромах, что и прежде, подумала Леа. Не знаю, и как только он обойдется до вечера без своих денег?
Эту книгу, за которую она сейчас взялась, Леа недавно подобрала возле мусорных контейнеров близлежащего многоквартирного дома, где прямо на асфальт была свалена громадная куча книг. Роскошная красно-коричневая кожаная обложка сразу бросилась в глаза Леа, и она подумала, что грешно было бы оставить на земле такую красоту. Особенный интерес возбудило и то, что книга была на финском языке. Во времена ее жизни в Финляндии у них в доме не было ни одной книжки. Муж говорил, что покупать книги — это бессмысленная трата денег. За телевизор так или иначе надо платить, а из него все можно узнать. В доме своего мужа Леа воспитывала троих детей, готовила, убирала и никакого права голоса не имела.
И сегодня она помнила завистливые взгляды подруг, когда после бесконечных мытарств, наконец-то, она с мужем отбывала на судне. Вот это житуха тебя ждет! Нам о такой мечтать и мечтать! — ахали девушки.
Когда спустя лет десять она приехала в Таллинн и встретилась с подругами, они сразу пристали с расспросами — в каких уголках мира она за эти годы побывала? Леа призналась, что пару раз была в Оулу, а в прошлом году они ездили в Турку. И тут, увидев их вытянувшиеся лица, она вдруг поняла, какой неправильной жизнью живет. Выходило, что девушки, оставшиеся за железным занавесом, объездили Испанию, Францию и Индию, о чем радостно и безумолку в тот раз и щебетали. Она пыталась объяснить им, что в Финляндии ужасная дороговизна, и у простых финнов на путешествия нет денег, да и времени тоже, но подруги не понимали или упорно не хотели понимать этого.
Чего они ноют, чего бы им не жить? — подумала она тогда, охваченная неожиданным ревнивым порывом.
Леа раскрыла книгу и начала читать: Nyt kelpaa kylpyyn; puhdas amme vettä täynnä, viilea emali, lempeä lauha virta. Tämä on minun ruumiini.
Hän näki jo kalpean ruumiinsa kylvyssä pitkällään, alasti, lämpimän, kohdussa, tuoksuvalla sulavalla saippualla öliytty, pehmeasti valeltu. Hän näki kuinka vesi lirlirlorisi hänen vartalonsa ja raajojensa yli ja kannati niita, nosti niita kevyesti ylospäin, sitruunankeltaisia: hänen napana, lihan umppu; ja näki kuinka hänen pensaansa mustat kiharaiset karvat virtailivat, virran tukka tuhansein lasten velton isän ympäri virtaileva, kaihoisa virtaileva kukka…