- Неплохо, - задумчиво произнес он, пока она изображала на лице отрешенное смирение, - только слово тщеславный пишется через "е", а не через "и".
Он был вполне серьезен и поднял ее на руки с нежностью, которая в тысячу раз увеличивала ее раскаяние. Она будет выглядеть глупо, если начнет извиняться, и еще глупее, если не извинится.
Невозмутимый Макс начал накладывать ей на тарелку аппетитнейшие сырные гренки с салатом из капусты и налил им обоим по стакану сидра. Софи глубоко вздохнула.
- Извините, Макс, - начала она. - Я не хотела...
- Давай договоримся, - прервал он ее, - никто из нас не будет извиняться за мелкие повседневные обиды и оскорбления, которых, скорее всего, будет предостаточно. Это сэкономит нам уйму времени. Мы ведь оба в равной степени по-разному несносны. Согласна? Тебе придется смириться с тем, что у меня отвратительный характер. Вот засяду за очередную пару глав - ты еще увидишь, каким чудовищем я могу быть.
Что же касается тебя... Если бы ты действительно была такой очаровашкой, как сегодня утром, у меня, наверное, появилось бы чувство вины, которое бы все время мешало. Слава Богу, у тебя хватает недостатков, и я могу быть тоже самим собой, что несомненно облегчает жизнь. Это создает предпосылки для выработки соглашения, не так ли? По рукам?
Неожиданно Софи почувствовала себя намного лучше и даже еще более голодной. Она подняла стакан в знак согласия.
- По рукам, - сказала она, снова удивляясь себе самой.
Они просидели за столом почти до десяти часов, и, как если бы им пришлось нагонять время в пути после вынужденных задержек и остановок, запустив на полную мощность двигатель машины, так, после всех недомолвок и ссор последних дней, они старались выговориться, впервые наслаждаясь духом искренности и товарищества, которому чужды сдержанность и умолчание.
Макс рассказал ей о годе, проведенном в Канаде, что стало основой для его первой книги. Как выяснилось, он очень много путешествовал, прежде чем он начал писать в возрасте 26 лет. После университета, чтобы приобрести жизненный опыт, отправился по миру, имел случайные, даже незаконные заработки, брался за черную работу на фермах и стройках, часто небезопасную.
Софи начинала понимать, откуда пришли те серьезные темы, которые составляли основу его романов.
Зачарованно слушая его, она, тем не менее, вполне осознавала, что получила необыкновенную возможность заглянуть в душу человека, про которого она успела многое сочинить для своих школьных подружек - но ничего общего с правдой. Макс редко давал интервью, отмалчивался на презентациях, и его еще ни разу не уговорили выступить на телевидении. Вся его жизненная философия, как он сказал однажды какому-то назойливому журналисту, была в его книгах, и он не намеревался обсуждать ее с кем-либо. И вот он сделал это исключение для Софи. В свою очередь, и Софи рассказала о школе, внушавшей ей раздражение, с отнюдь не свойственной ей честностью. Да, призналась она, чаще всего она там себя чувствовала глубоко несчастной, особенно в самой первой ее школе, где она была как существо с другой планеты.
- А что потом? - расспрашивал Макс. - После того как продавщица цветов превратилась в герцогиню?
- В чем-то лучше, в чем-то хуже, - сказала Софи. - Я уже не такая, как раньше, только пытаюсь понять, какая я сейчас. Чаще всего я по-прежнему ощущаю себя простой цветочницей.
- И составляешь букетики, пряча туда колючку, жгучую крапиву и чертополох? - подсказал Макс.
- Нечто вроде того, - кивнула Софи. - Должно быть, совсем неплохо, парировала она его выпад, - родиться, чтобы повелевать другими. Бьюсь об заклад, Итон и Оксфорд были для тебя то, что нужно. Для такого зубрилы, как ты, да?
- Боюсь, что да, - с некоторым самоуничижением признал Макс. - Но и дома, и в школе я рос в атмосфере жесточайшей дисциплины. Занятно видеть, как Джеффри избаловал тебя. Со мной он был настоящий викторианский отец: мне всегда надо было быть лучше, чем он ожидал, чтобы выбить у него почву для критики из-под ног. В конце концов это превратилось в настоящую битву. Он постоянно завышал планку, а я должен был прыгать еще выше.
- По крайней мере, хоть это ты унаследовал от него, - глубокомысленно отметила Софи.
Макс в изумлении поднял брови, как бы предлагая ей пояснить свое замечание.
- Желание испытывать людей, заставляя их выбиваться из последних сил, - пояснила она. - Подобно тому унизительному испытанию, которое проходят здесь твои приятельницы. Подобно твоим попыткам сделать из меня добропорядочную гражданку. Подобно тому, как ты заставляешь героев своих книг пройти через все муки ада и победить всех злодеев, чтобы получить обещанную награду. Из тебя бы вышел потрясающий греческий бог, вроде того, что ниспослал Гераклу все его подвиги.
- О! Мы демонстрируем наше знание греческой мифологии! Ну что ж... А из тебя, если подумать, вполне получилась бы она из тех бессердечных богинь, которые сидят на камнях и завлекают своих обожателей в преисподнюю.
- Да, я красивая, тут уж ничего не поделаешь, - самодовольно усмехнулась Софи, показав всем своим видом, что ее женское самолюбие слишком долго было уязвлено.
- Не переживай, скоро не будешь. Вон какой синяк проступает на подбородке.
- Не правда! А если и так, что из этого?
- Ничего. Ну, еще волосы. Через пару дней можно сев начинать.
Это было не очень приятно слышать, но справедливо. К несчастью, вчера она не могла вымыть голову, а после падения волосы действительно загрязнились. В них остался даже какой-то сор, который Софи попыталась убрать расческой.
- Намек понят, - неохотно признала Софи. - Я ее помою шампунем перед тем, как лечь спать.
- Так что, отнести тебя в ванну?
- Я прекрасно справлюсь сама, спасибо, - решительно заявила Софи.
- Если ты упадешь навзничь и выбьешь передние зубы, вряд ли станешь красивее. Не красней. Надень бикини и считай, что купаешься в бассейне. Все будет очень пристойно, а чистота - почти благочестие, помнишь? Давай, не вешай нос. Через день-другой я сбуду тебя с рук. По крайней мере, буквально.
Каждый раз, когда повторялся этот ритуал, Софи все более естественным казалось лежать беспомощно на руках Макса. Те, другие, женщины, которые беспомощно лежали в его объятиях, наверное, испытывали другое чувство, но оно все же было сродни тому, что переживала Софи. Он посадил ее на кровать и, по ее указаниям, отыскал ей белый купальный костюм, из той полдюжины, что она купила прошлым летом в Каннах, где проводила каникулы с Клариссой и ее родителями, снимавшими там виллу. Даже будучи едва прикрытой, Софи ощущала себя слишком одетой на юге Франции, но она упрямо отказывалась ходить без лифчика, как Кларисса. Макс ушел, чтобы наполнить ванну, пока она переодевается, и Софи ужасно торопилась, впрочем, совершенно напрасно, так как он постучал и терпеливо ждал, прежде чем войти.