Весь свой долгий путь домой я думала только о детях, запрещая себе даже краешком мысли вспоминать Ольгерда. В конце концов, он установил правила своей жизни задолго до моего появления в этом мире, свой долг по отношению к Дому и королевству он выполнил - сыновья рождены и даже выращены любящей матерью, как и указывал Оракул, а уж что случилось дальше - это моя боль, никак не его. В конце концов, встретимся, как цивилизованные люди, имеющие взрослых детей, которым грозит опасность, постараемся отвести беду, и ничто мне не мешает, потом вернуться в Дамьен, оставив Ольгерда жить его собственной жизнью.
Поправляя на плече свою старую, потёртую сумку, тёплым летним утром я шла по Тагору: от Портальной площади, через парк и Торговую улицу, мимо столиков, которые вынесли на бульвары предприимчивые трактирщики, через Дворцовую площадь, мимо фонтана, ноги сами несли меня вниз по улице к дому. Очевидно, уже к бывшему дому. Я почему-то не стала подходить к центральному входу, а не доходя до него, свернула в уютный крошечный проулок, где прошла вдоль кованой ограды до садовой калитки, о которой никто, кажется, не знал кроме меня и старого садовника. Я тихо отворила её и зашагала к террасе по дорожке, выложенной маленькими белыми камешками. Вокруг было тихо, только пичуги радостно чирикали где-то в саду. Трехэтажная громада дома, казалось, улыбалась мне всеми своими, чисто вымытыми окнами и приветственно махала краями портьер сквозь распахнутые рамы в спальнях мальчишек на самом верхнем этаже. Я остановилась у разросшегося розового куста, который скрывал меня почти полностью — ноги отказывались идти дальше. На террасе стоял стол, вокруг него расположились три плетеных полукресла. Стол был накрыт, по времени - для завтрака, вскоре послышались голоса и шум шагов. Из открывшихся дверей вышли трое мужчин - высоких, стройных, широкоплечих, очень сильных даже на вид. Все трое были длинноволосыми, только у двоих из них волосы были совершенно прямыми и белыми, собранными сейчас в низкие хвосты, а один щеголял распущенными каштановыми локонами. Они явно были готовы для выхода: хотя камзолы пока и полурастегнуты, но ремни с мечами уже надеты по всем правилам. Очевидно было, что это отец и сыновья, потому что, не смотря на фиолетовые глаза сыновей и синие у отца, черты лица, матовый цвет кожи, экономные и чёткие движения у всех троих были очень похожи. Они о чем-то переговаривались, потом засмеялись, отец обнял сыновей и подтолкнул к столу:
- Давайте завтракать, у нас сегодня много дел, - сказал он.
- Да, отец, - ответил младший сын, собирая свою каштановую гриву в такой же низкий хвост, как у отца и брата.
А старший, стоящий спиной к саду, вдруг застыл и неуверенно произнёс: "Я чувствую её", - и резко обернулся. Взгляд его блуждал по саду, пока не наткнулся на тонкую фигурку, замершую у розового куста, в нескольких шагах от террасы. "Мама", - негромко сказал он и сорвался с места, буквально, в два прыжка преодолев, разделяющее их расстояние. Он схватил женщину за руки, потом обнял и счастливо выдохнул: "Ты вернулась".
Я всхлипнула и обхватила Олега за что достала, на меня тут же налетел каштановый вихрь - Игорь. Я оторвала руку от одного сына, чтобы обнять второго. "Мамочка, мамочка!" - почти кричал мой младший.
Я целовала и гладила их, таких уже взрослых и красивых, я не могла оторваться от своих мальчиков.
- Пойдем, пойдем, мама, ты устала, наверное, - заговорил, наконец, Олег, оторвавшись от моей головы, которую он крепко прижимал к себе.
- Пойдем, мама, - вторил ему Игорь, отбирая у меня сумку.
Они мертвой хваткой схватили меня за руки и потащили на террасу, вдруг остановились, переглянулись.
- Па, мама вернулась!
Ольгерд стоял, прижавшись спиной к стене, с таким видом, будто был не уверен, что устоит на ногах, если его вдруг лишат этой опоры. Я смотрела на его лицо, и мне казалось, что ничего не было, не было этих лет в разлуке, не было той жуткой ночи, когда я уходила - моя любовь никуда не делась, все мои уговоры себя были просто самообманом - я люблю его. И в то же время, мне казалось, что что-то изменилось - его глаза - это глаза умирающего человека, человека лишенного воды или чего-то не менее важного.
- Пап, мам, - раздался сзади голос Олега, - мы думаем, что вам надо поговорить и побыть вдвоем.
- Пап, мам, - это уже Игорь, - мы никому не скажем, пока, что мама вернулась, мы сами пойдем в университет, мы справимся. Пап, ты не волнуйся, мам, ты отдохни.