Для истории русского библиофильства представляет интерес не только учет библиотек, погибших или пострадавших во время революции, но и та форма исчезновения собраний дореволюционных коллекционеров, о которой в нашей библиофильской литературе сведений мы не нашли, но которая, может быть, дает ответ на некоторые неясные факты западноевропейской антикварной торговли 20-х годов в части Россики. Мы имеем в виду следующее сообщение в газете «Петроградское эхо» за 1918 г.:
«Под видом шведских и германских коммивояжеров в Петрограде сейчас находятся десятка три ловких агентов крупнейших берлинских антикварных фирм. Месяца два назад наследники покойного наместника Кавказа графа Воронцова-Дашкова получили любезное предложение продать библиотеку и обстановку дворца графа. При этом подробно обозначалось, что в первую очередь желательно получить византийские рукописи, затем славянскую библиотеку и, наконец, семейный архив Воронцовых».
Далее газетный репортер пишет: «Покупатели обнаруживают редкую осведомленность в делах наших вельмож. Не оставлены без внимания дворцы членов бывшей императорской фамилии, хотя Советская власть и объявила их собственностью Российской коммунистической республики. Недавно осматривались особняки бывших великих князей Кирилла и Андрея Владимировичей. У великих князей есть долги в Германии; кредиторы выразили желание с крупной приплатой приобрести домашнюю закладную под дворцы. Сделка расстроилась, ибо великих князей нет в Петрограде».
Заметка кончается заслуживающим внимания перечислением потерь, понесенных таким образом русской культурой: «За границу уплыло многое из художественных сокровищ наших вельмож. Частью продавали сами владельцы, оставшиеся без средств, частью грабители, обыскивающие особняки. У Белосельских-Белозерских куплена коллекция славянских церковных книг, у кн. Стрешневой-Шаховской французская библиотека, где, между прочим, имелись подлинники писем Вольтера. Закупленные сокровища вывозятся в Москву или Петроград в помещения, находящиеся под охраной иностранных флагов» (152).
Газетная информация, конечно, не исторический документ. Однако предположить, что все в ней от начала до конца выдумано, у нас также нет оснований. Тем более, что не так давно в «Литературной России» была опубликована статья Екатерины Мещерской «Почему мы зашили „Мадонну“ Боттичелли», где также содержатся указания на заинтересованность тогдашнего германского посольства в вывозе художественных ценностей из нашей страны (105).
Таким образом, мы не можем пройти мимо забытого газетного сообщения о том, что в 1918 г. берлинские антикварные фирмы занимались скупкой и вывозом книжных и архивных сокровищ, пользуясь для этого покровительством германского посольства. Важно отметить, что судьба многих дореволюционных собраний зависела от «культурного» грабежа западных антикваров.
Возвращаясь к рассмотрению деятельности Библиотечного отдела Наркомпроса, мы должны отметить еще одно важное решение, принятое им и имевшее положительное значение для сохранения книжных богатств страны.
В январе 1919 г. Библиотечным отделом Наркомпроса был создан Государственный книжный фонд, задачей которого было пополнять главные государственные книгохранилища и удовлетворять требования различных просветительных организаций, испытывавших нужду в книгах. Еще раньше, в 1918 г. в Петрограде возник Книжный фонд при Центральном комитете государственных библиотек. После того как в Москве был организован самостоятельный Государственный книжный фонд, подчинявшийся уже не Центральному комитету государственных библиотек, а непосредственно Наркомпросу, Петроградский книжный фонд был переименован в петроградское отделение Государственного книжного фонда. С 1924 г., после ликвидации Московского книжного фонда, оно стало единственным учреждением этого рода и просуществовало до конца 20-х годов. В его задачи входили учет, собирание, охрана и распределение бесхозяйных и неправильно используемых книжных имуществ. Поступавшие в Государственный книжный фонд собрания в значительной степени шли на комплектование государственных и профсоюзных библиотек, а экземпляры, оказывавшиеся непригодными для употребления, отправлялись на бумажные фабрики в качестве утиль-сырья. Однако, какие при этом ни происходили ошибки в определении понятия непригодности, нельзя упускать из виду, что в эти годы, когда дореволюционные бумажные запасы были исчерпаны, а советское производство целлюлозы еще не было налажено, бумага, полученная от перемола старых книг, помогла советскому книжному делу выйти из разрухи периода империалистической и гражданской войны.