В результате складывалось очень тревожное положение. Экономика в целом не развивалась. Даже по официальной статистике, обоснованно подозреваемой в оптимистическом завышении данных, темпы хозяйственного роста СССР на протяжении 70-х годов медленно, но неуклонно угасали и, наконец, почти замерли к началу следующего десятилетия. Именно это явление было позже охарактеризовано как период «брежневского застоя». Через государственный бюджет шло по-прежнему массированное вливание инвестиций в народное хозяйство, но их отдача резко сокращалась и, во всяком случае, была куда ниже, чем рентабельность капиталовложений в других странах. Получалось так, что все цели, установленные правительством и торжественно одобренные на партийных съездах, не только не приближались, но и становились все более отдаленными.
В качестве основного направления развития советской экономики; уже в начале 70-х годов был провозглашен переход от «экстенсивного» к «интенсивному» хозяйствованию, то есть к такой экономике, рост которой определялся бы главным образом улучшением качественных показателей. На практике же именно эти показатели — производительность труда, ресурсосбережение, качество продукции, эффективность использования оборудования — не только не прогрессировали, но и ухудшались.
Брежневское руководство начало с того, что предстало перед страной с лозунгом, в котором обобщалась целая программа: научно-техническая революция. Считалось даже, что научно-технический прогресс сделает ненужными структурные реформы, обсуждавшиеся в 60-е годы. Но именно на этом направлении стране не удалось продвинуться вперед: ее экономика оказалась маловосприимчивой к тем достижениям — от компьютеров до биотехнологий, — которыми характеризовалось впечатляющее преобразование нашего мира на протяжении последних 15–20 лет. СССР уже страдал от отсталости в наиболее чувствительных к новым завоеваниям отраслях — от информатики до телекоммуникаций — и пребывал, таким образом, в неподвижности, в то время как в других странах наиболее развитой части мира совершался, в частности под воздействием нефтяного кризиса, подлинный переворот в способах производства, в науке и сфере услуг. Именно это и имелось в виду, когда говорилось, что при брежневском правлении были потеряны примерно два десятилетия.
Вместе с тем нельзя сказать, что политических новшеств вовсе /548/ не было, особенно в деревне. Огромные средства были направлены и сельское хозяйство. Но это не дало ожидаемого эффекта — производство сельскохозяйственной продукции, и в частности животноводства, оставалось на прежнем уровне. Возможно, эти средства не были на практике эффективно использованы. Возможно, уже было слишком поздно и уже нельзя было преодолеть отчужденность крестьянина по отношению к собственному труду, побуждавшую, особенно молодежь, уезжать из села. Как бы то ни было, вместо обещанного изобилия — и несмотря на импорт зерна в огромных масштабах — страна столкнулась в начале 80-х годов с настоящим продовольственным кризисом. Явление это, как известно тому, кто прочел тома этой «Истории», не новое в превратностях советской жизни, но все же оно всякий раз оказывается чревато серьезными политическими последствиями. Рассыпалось, таким образом, и обещание роста благосостояния путем обеспечения все большего обилия потребительских благ, которым брежневское руководство пыталось найти и вначале добивалось поддержки населения.
Именно в силу своего масштаба кризис не мог оставаться только экономическим. Он становился и политическим. Относительная устойчивость правления брежневской группы трансформировалась в геронтократию — власть старцев, поскольку почти все руководители к этому моменту перешагнули черту семидесятилетия. Прогрессировавшему параличу верхушки, лишенной достойной смены, соответствовали растущее безразличие и даже недоверие населения, особенно эти явления наблюдались среди молодежи. Официальная идеология переживала эволюцию, сходную с той, которая наблюдалась в экономике: поддерживаемая столь же колоссальным, сколь крикливым пропагандистским аппаратом, она порождала лишь равнодушие, если не прямую реакцию отторжения у народа. Падение ее эффективности признавалось самими руководителями. Для определения своего строя они изобрели малоубедительный или совсем не убедительный новый термин: «развитой социализм». Одновременно исчезала та распространенная надежда на планомерное улучшение условий жизни каждого, которая служила в прошлом одним из главных факторов народной поддержки советского строя.