Из всех крупных фигурантов РАППа, по сути, в активе остался только один А.Фадеев — и то лишь потому, что в мае успел публично покаяться в «Литгазете» и «пересмотрел свои неверные позиции». Впрочем, несмотря на такую оперативность, не Фадееву суждено было сыграть первую скрипку в Оргкомитете единого Союза советских писателей — том самом, который должен был готовить «исторический» I Съезд. Почетным председателем Оргкомитета, разумеется, стал Горький, а рабочими председателями были назначены И.Гронский и С.Кургузов. Последний и добился, чтобы в Оргкомитет, помимо Н.Асеева, Вс. Иванова, А.Афиногенова и др., попали и его подопечные (В.Маркелов и В.Понятовский), и бывшие «селениты» из его же коалиции (Сем. Шпанырь, А.Зайцев, Л.Полярный и др.). Таким образом, между фантастами и «реалистами» образовался некий паритет, с перевесом в пользу Кургузова (небольшим, в два голоса). Причем, до августа 1934 года никто и представить себе не мог, чем, в конце концов, обернется этот «небольшой перевес». Даже сам С.Кургузов, заранее «просчитывая» будущий съезд, в 1932 году еще не знал всех своих возможностей. Горький поначалу казался ему реальным руководителем всего «объединительного» процесса, сам же автор «Катапульты» до конца 32-го видел себя на вторых ролях, тихо интригуя против Гронского. И лишь к декабрю Кургузов вполне четко осознал: классик играл роль красивой ширмы, Гронский — амортизатора, Сталин поставил только на него, Кургузова. И он же дал этому писателю полную свободу действий.
Определенных организаторских и административных способностей у Степана Кургузова было не отнять. Чувствуя за спиной теперь мощную поддержку, он сумел заставить работать на себя большинство провинциальных литвождей, каждому обещая что-то весьма реальное и в то же время неуловимо-туманное (место в Правлении — если оно будет сформировано таким-то, а не таким-то; содоклад на съезде — если обстоятельства сложатся так-то, а не так-то; собрание сочинений в Гизе — если к 1934 году порядок прохождения рукописей останется таким же, как и раньше, и так далее). От любого своего обещания Кургузов сумел бы потом отречься, ссылаясь на «объективные обстоятельства» (от многих в ходе и после съезда действительно отрекся, хотя кое-что и исполнил), зато в период подготовки эти посулы были достаточно вескими основаниями для конкретной помощи Оргкомитету. Переговоры с «пролетарскими писателями» брал на себя лично Кургузов, передоверяя особо капризных «интеллигентов-попутчиков» обходительному и красноречивому Гронскому, тоже очень скоро понявшему, кто в их тандеме главный. Одновременно с этим автор «Катапульты» весьма грамотно муштровал свою преторианскую гвардию, добиваясь от нее высокой производительности труда: их «лунные» романы обязаны были выходить из печати с периодичностью не реже одного названия в месяц (художественное качество Кургузова, само собой, совершенно не волновало — в пору индустриализации был важен валовый продукт, а не кустарные поделки, пусть даже и более высокого сорта). Бывшие «селениты» не могли еще освоить такой темп. Сем. Шпанырь, к примеру, сочинял своих «Первопроходцев» (1933) добрых полгода, да еще потом — после двухнедельной командировки в Германию — дописывал к роману отдельные главы о заводах Мессершмидта и о так называемом «реактивном проекте», согласно которому капсула «отстреливалась» от самолета-носителя уже в стратосфере (по жанру роман был «производственно»-шпионским с легким заходом в мировую революцию…).
Зато уж «подкургузники» работали, как конвейер. Книжные полки заполнились безразмерными «Приключения капитана Тарасова», которые Понятовский с Маркеловым сочиняли «бригадным методом». Ан. Спирин даже умудрился, пользуясь доверчивостью издателей, перелицевать «на советский манер» семи томов из «Необыкновенных путешествий» Жюля Верна, нагло объясняя на читательских конференциях наличие львов и крокодилов в средней полосе России «следствием всеобщего потепления на планете, вызванного внеочередной сменой фаз Луны». Слово «Луна» в сочетании с именами Горького и Кургузова для издателей имело магическую силу, как бы само собой ликвидируя все недоуменные вопросы: по негласному указанию ЦК, уже к середине 1933 года проблема «присоединении спутника Земли к территории СССР» с газетных страниц, посвященных литературе, науке и технике, медленно перемещалась на общественно-политические полосы, занимая положенное место рядом с проблемами реконструкции, построения социализма в деревне и освоения Арктики. (В этой связи легко понять, почему, например, в «Правде» мог увидеть свет гневный фельетон на целый газетный «подвал», где разоблачался мелкий американский жулик, посмевший дурачить обывателя фиктивным «Акционерным обществом по освоению Луны». Вместо того, чтобы посвятить курьезу пять строк в рубрике «Их нравы», газета пресерьезно писала об «империалистической экспансии» и о «покушении на достояние мирового пролетариата» — чьим полпредом, естественно, был СССР.) Еще не имея технических возможностей распространить свое влияние и на Луну, Сталин планомерно готовил массовое сознание страны к этой очередной и, по его мнению, скорой победе пролетарского государства над силами косной природы, от которой никто и не собирался ждать «милости». Грядущий съезд писателей и новая перегруппировка сил литераторов должны были, по мысли Сталина, как раз настроить писателей на соответствующую творческую «волну». Они обязаны были помочь генсеку уничтожать границу между настоящим и будущим, между событиями, уже случившимися, и событиями, только еще прогнозируемыми, нереальными, перспективными в лучшем случае. Девизом были избраны строки Маяковского: «Вперед, время! Время, вперед!» Реальный объективный ход времени мало трогал генсека — достаточно было перевести часы всей страны вперед и сорвать заранее с календаря побольше листков. Собственно, для этого генсек и предоставил Кургузову карт-бланш. И не ошибся в своем выборе.