Тем временем свободомыслие захватывало все новые плацдармы. Сталинский «лунный проект», продолжателем которого по-прежнему считал себя, Хрущев (во всем остальном уже осудивший Сталина), все чаще являл свои крайне непривлекательные, зловещие черты. Вся «лагерная проза» была направлена, с одной стороны, против безмерного унижения ни в чем не повинного человека, а с другой — развенчивала шизофреническую гигантоманию вчерашнего «вождя». В появившемся тогда стихотворении Евгения Евтушенко «Наследники Сталина» не случайно были и такие строки:
Публикация в июльской книжке «Нового мира» за 1962 год рассказа Василия Аксенова «На полпути к Луне» как бы предваряла грядущую встречу читателей журнала с «Одним днем Ивана Денисовича» Александра Солженицына. Правда, лагерная тема звучала у Аксенова еще глуховато но все же вполне отчетливо. Молодой парень Валера Кирпиченко, бывший зэк, работавший на строительстве космодрома в Сибири, после реабилитации уже навечно прикован к этому суровому краю. У него нигде больше ничего нет — ни дома в Москве, ни столичной прописки, ни больших денег. Есть только работа на космодроме, где он теперь вкалывает на правах «вольного», и есть безнадежная любовь к девушке Тане, стюардессе сверхсовременного космолайнера «Земля-Луна», которую он видел только один раз — когда из-за непогоды лайнер приземлился на здешнем космодроме. Рассказ, внешне неброский, был проникнут такой болью и такой тоской, что у читателя перехватывало дыхание. А финальный разговор Валеры с его приятелем, инженером Маневичем, только усиливал это чувство: «Маневич, ты не знаешь, сколько до Луны километров? — умоляюще сказал он, глядя на Таню, — ты же молодой специалист, ты ведь должен знать…» — «Да тысяч триста, что ли», — сказал Маневич. «Недалеко, — подумал Кирпиченко, плевое дело…»
Рассказ был замечен многими, и если бы не последовавшая вскоре публикация повести Солженицына, он стал бы предметом еще многих и многих разговоров (а также «писем в редакцию» и газетных «подвалов»). Однако «Один день Ивана Денисовича» вызвал сразу еще больший интерес. Памятуя печальные уроки публикации романа «Не хлебом единым», Твардовский (он с 1958 года снова занял пост главного редактора журнала, сменив Симонова) на этот раз решил подстраховать публикацию «на самом верху». В.Лебедев, тогдашний помощник первого секретаря, взялся лично оказать содействие, и ему удалось втолковать недоверчивому Хрущеву, что «Один день…» — «в высшей степени партийная книга, написанная в соответствии с духом XXII съезда».
Повесть Александра Солженицына оказала огромное, может быть, до сих пор еще не оцененное в полной мере, влияние на развитие советской фантастики — в центральной, «стержневой» ее теме. Впервые решительно и недвусмысленно был поставлен простой и страшный в своей простоте и ясности вопрос: «Зачем?» Увиденный глазами рядового заключенного Ивана Денисовича Шухова, строителя на секретном стратегическом космодроме Томск-8, «Великий Проект» превращался в нечто бессмысленное и прожорливое, в безумного Молоха, пожирающего людей просто так, без цели. Шухов — не мыслитель, не аналитик, он «просто» участник всех этих событий, их жертва, их наблюдатель. Умные и жестокие монологи отданы автором другим, второстепенным персонажам — бывшему астроному Цезарю Марковичу, бывшему кавторангу Буйновскому или даже вовсе безымянному персонажу Х-123. Это они в повести не раз и не два своими точными и беспощадными логически выверенными оценками фактически подпишут приговор бездонному «проекту» («А известно ли вам, голубчик, — увесисто говорил Цезарь, в телогрейку свою поплотнее закутавшись, — что сейчас пока особого стратегического или даже тактического оборонного значения Луна не имеет. Лет через двадцать — может быть, но тогда уже наши постройки будут старым хламом. А пока все наши отважные чкаловы и водопьяновы, преодолей они космическое пространство и опустившись на Луну, смогут только крикнуть разок: „Да здравствует товарищ Сталин!“, а потом в лед превратиться. Потому как ни воздуха, ни тепла, ни полезных ископаемых — вообще ничего нету. Место для памятника нашим свершениям — и только. Но там даже зону толковую для строительства этого памятника на Луне не поставишь. Чем зэков кормить прикажете? Чем им дышать, в конце концов?..» и т. д.) Иван Денисович малограмотен, не принадлежит к лагерной «образованщине» и однажды, улучив момент, даже полусерьезно интересуется у кавторанга: «Слышь, кавторанг, а как по науке вашей — старый месяц куда потом девается?..» Однако то, что умные и толковые зэки понимают разумом, Шухов чувствует душой — тоньше, острее, и недаром его одно только определение нелюбимой Луны — «волчье солнышко» — по значению уравновешивается автором с самыми разоблачительными высказываниями других персонажей…