Такие происшествия и многие другие, им подобные и более ужасные, порождали разные страхи и фантазии в тех, которые, оставшись в живых, почти все стремились к одной жестокой цели: избегать больных и удаляться от общения с ними и их вещами; так поступая, думали сохранить себе здоровье. Некоторые полагали, что умеренная жизнь и воздержание от всех излишеств сильно помогают противодействовать злу; собравшись кружками, они жили, отделившись от других, укрываясь и запираясь в домах, где не было больных, а им самим было удобнее… Другие, увлечённые противоположным мнением, утверждали, что много пить и наслаждаться, бродить с песнями и шутками, удовлетворять по возможности всякому желанию, смеяться и издеваться над всем, что приключается, – вот вернейшее лекарство против недуга. И как говорили, так, по мере сил, приводили и в исполнение, днём и ночью странствуя из одной таверны в другую, выпивая без удержу и меры, чаще всего устраивая это в чужих домах, лишь бы знали по слуху, что там всё будет по них и в их удовольствие. Делать это им было легко, ибо все предоставили себя и своё имущество на произвол, точно им больше не жить; оттого большая часть домов стала общим достоянием, и посторонний человек, если вступал в них, пользовался ими так же, как пользовался хозяин… При таком бедственном и удручённом состоянии нашего города почтенный авторитет как божеских, так и человеческих законов почти упал и исчез, потому что их служители и исполнители, как и другие, либо умерли, либо хворали, либо у них оставалось так мало служилого народа, что они не могли отправлять никакой обязанности, почему всякому было позволено делать всё, что заблагорассудится.
Иные были более сурового, хотя, быть может, более верного мнения, говоря, что против заразы нет лучшего средства, как бегство перед ней. Не станем говорить, что один гражданин избегал другого, что один сосед почти не заботился о другом, родственники посещали друг друга редко, или никогда, или виделись издали: бедствие воспитало в сердцах мужчин и женщин такой ужас, что брат покидал брата, дядя – племянника, сестра – брата, и нередко жена мужа; более того и невероятнее: отцы и матери избегали навещать своих детей и ходить за ними, как будто это были не их дети.
От всего этого и от недостаточности ухода за больными, и от силы заразы, число умиравших в городе днём и ночью было столь велико, что страшно было слышать о том, не только что видеть. При этом не оказывали почёта ни слезам, ни родственным связям, ни сочувствию; наоборот, дело дошло до того, что об умерших людях думали столько же, сколько теперь об околевшей козе. Так как для большого количества тел, которые каждый день и почти каждый час свозились к каждой церкви, не хватало освящённой для погребения земли, особенно, если бы, по старому обычаю, каждому захотели отводить особое место, то вырывали огромные ямы, куда сотнями клали приносимые трупы, нагромождали их рядами, как товар на корабле, и засыпали немного землёй, пока не доходила до краёв могилы.
Если для города година была тяжёлая, она ни в чём не пощадила и окрестностей. В разбросанных поместьях и в полях жалкие и бедные крестьяне и их семьи умирали без помощи медика и ухода прислуги, по дорогам, на пашне и в домах, днём и ночью, не как люди, а как животные. Вследствие этого и у них, как и у горожан, нравы разнуздались, и они перестали заботиться о своём достоянии и делах; наоборот, будто каждый наступивший день они чаяли смерти, они старались не уготовлять себе будущие плоды от скота и земель, и от своих собственных трудов, а уничтожали всяким способом то, что уже было добыто. Оттого ослы, овцы и козы, свиньи и куры, даже преданнейшие человеку собаки, изгнанные из жилья, плутали без запрета по полям, на которых хлеб был заброшен, не только что не убран, но и не сжат".
Чёрная Смерть унесла около половины населения Европы, многие города вымерли почти полностью. Жители бежали из поражённых чумой городов и боялись возвращаться назад – потому что Чёрная Смерть тоже возвращалась и забирала тех, кому посчастливилось в первый раз. Деревни тоже опустели и многие поля превратились в пастбища или заросли лесом. Вдобавок, отряды лучников продолжали опустошать Францию. В 1356 году в битве при Пуатье англичане еще раз разгромили французских рыцарей и взяли в плен короля Иоанна. Некогда грозные и бесстрашные рыцари бежали с поля боя, и горожане освистывали и обливали помоями беглецов. Страх, который когда-то испытывали простолюдины перед рыцарями, исчез, и низшие сословия дружно восстали против господ. Наследник престола бежал из восставшего Парижа, а крестьяне собирались в отряды и штурмовали рыцарские замки. Франция погрузилась в хаос гражданской войны, "виноградники не возделывались, поля не вспахивались, быки и овцы не бродили по пастбищам, церкви и дома повсюду носили следы всепоглощающего пламени…"
Начиналась новая историческая эпоха.
Глава V
Между Западом и Востоком
Из-под дуба, дуба, дуба сырого,
Из-под того камешка, из-под яхонта,
Выходила-выбегала мать Волга-река.
ЖИЗНЬ СЛАВЯНСКИХ ЛЕСОВ
Когда-то в незапамятные времена, когда арийские племена вырвались из Великой Степи и обрушились на окружающий мир, часть из них двинулась на запад – в Европу. Бородатые воины на боевых колесницах подчинили местных жителей и со временем перемешались с ними, образовав новый народ, потомками которого были славяне и германцы. Позже, в I тысячелетии до нашей эры, из Степи пришли новые завоеватели, народ всадников, умевших на полном скаку стрелять из лука – на востоке их звали киммерийцами, а на западе – кельтами. Кельты заняли лучшие земли Европы, оттеснив одни из сопротивлявшихся племен в Скандинавию, а другие – за Карпаты. За Карпатами простиралась обширная равнина, покрытая бескрайними дремучими лесами; по равнине на север текли многоводные реки – Одер и Висла. Лесная страна от Одера до верховий Днепра стала родиной нового народа – славян.
Славянские леса удивляли путешественников с Запада, приезжавших за Вислу в те времена, когда фландрские крестьяне уже вырубили в своей стране все рощи, осушили все болота и отвоевывали землю у моря. Они с восхищением описывали зеленое царство, наполненное пением птиц и жужжанием пчёл – рои пчёл висели на каждом дереве, и из каждого дупла можно было зачерпывать ложкой мёд. Правда, западным послам не нравились здешние суровые зимы, когда всю страну на много месяцев покрывал снег, и люди отсиживались в бревенчатых полуземлянках, с тоской ожидая лета. В день весеннего равноденствия, 24 марта, все высыпали из пропахших дымом изб, кружили хороводы и праздновали приход весны. Этот праздник назывался "Масленица" – в честь побеждающего солнца в этот день пекли блины с маслом, пускали с горы в реку горящие колёса и сжигали соломенное чучело зимы. Одновременно праздновали пробуждение природы и её царя, хозяина лесов и священного покровителя славян – его настоящее имя было запрещено произносить вслух и его почтительно называли "мёд ведающий" – медведь. Подлинное имя этого священного зверя случайно сохранилось в слове "берлога", "логово бера", – медведя в действительности звали бером. В честь него устраивали пляски в медвежьих шкурах, "комоедицы" – у греков, которые имели со славянами общих предков, медвежьи пляски назывались "комедией".
Вслед за приходом весны начиналось время сева. В лесах было много земли, но, чтобы расчистить для посева небольшую "подсеку", нужно было объединить усилия всего рода. Срубленные прошлым летом деревья поджигали, а потом сеяли зерно прямо в тёплую золу между обгоревших пней – новая "подсека" давала обильный урожай и без вспашки. На следующий год все вместе обрабатывали землю мотыгами или лёгкими сохами, в которые раньше впрягались сами родовичи, а потом стали впрягать волов. Соха только слегка рыхлила землю между пнями – этого было достаточно; ещё через год подсека переставала давать урожай и её забрасывали, переходя на новое место. У славян было много земли, много зерна и мёда, им не было нужды сражаться за пастбища, как сражались германцы и скифы; они были мирным народом и поклонялись мирным земледельческим богам – богу плодородия Яриле, богу скота Велесу, богу Солнца Даждьбогу. "Великой матерью" славян была "мать-сыра-земля", Макошь, а богиней любви и веселья – Лада. Праздник Лады и Ярилы справлялся тёплой ночью между днями самого высокого солнца, 23-24 июня; в христианские времена эту ночь стали называть ночью накануне Ивана Купалы – так именовали на Руси святого Иоанна Крестителя. По поверьям в эту ночь выступали из земли все скрытые в ней сокровища. В полночь расцветал цветок папоротника – тот, кому посчастливилось дотронуться до него, становился всеведущим, видел всё, что скрыто в земле, понимал язык зверей и деревьев. Роса приобретала волшебную целительную силу, и девушки купались в росе, чтобы стать ещё красивее. Юноши и девушки в венках из цветов водили хороводы у костра и, взявшись за руки, прыгали через огонь – если они не размыкали рук, то им суждено было стать супругами. Потом тьма сгущалась, и наступало время любовных игр и ночных купаний в тёплых речных заводях.