Д. Лемов, 2016
Возвращение к корням — дежурное развлечение рок-звезд со всего мира. Но по настоящему серьезным такое ностальгическое действо может сделать только творческий рост самих музыкантов. Лишь тогда их обращение к истокам станет заметным и понятным всем.
К 1991 году «Чайф» уже стал популярной группой со сформировавшимся стилем. У коллектива, крепко вставшего на ноги, появились возможность и желание оглянуться назад. Родословная «чайфовской» музыки вполне очевидна, и музыканты вовсе ее не скрывают. Остроумно цитируя «Т. Rex» в песне «Вчера была любовь», они отдают дань уважения своим великим предкам. Но гораздо больший интерес для «чайфов» представляют первые страницы их собственной, на тот момент семилетней истории. Треть из дюжины треков альбома — номера из первых пленок Шахрина 1985 года. Они записаны заново, но разница не только в другом техническом уровне и возросшем мастерстве. Старые номера перепеты мужчинами, повзрослевшими на шесть лет, прошедшими и огонь, и воду, а уж медные трубы и подавно. Поэтому и лиричная «Я был солдатом», и программный «Мой блюз», не поменяв сути, звучат совсем по-другому, более зрело, что ли. Даже в шизоидном «Квадратном вальсе» слышится уже не юношеское озорство, а чуть ли не вопль мужика, переживающего кризис среднего возраста. Практика подобного переосмысления старых песен прижилась — из нее выросли все многочисленные «Оранжевые настроения». Новые песни не проигрывают старым. Харизматичные «Ковбои», «Неохота», заставляющая вспомнить времена «Дерьмонтина», ставшая всенародным хитом «Не спеши». Особых похвал заслуживает дуэт с Настей «Всему свое время» — номер, написанный по всем законам драматургии.
Саксофон, рояль, струнный ансамбль разнообразили звучание, но в то же время сделали его мягче и спокойнее. Дело не в том, что для так и не снятого фильма, к которому эти песни записывались, прежняя, немного агрессивная, угловатость группы не подходила. Просто «Чайф» вырос и, в отличие от кинокартины «Четвертый стул», состоялся.
Д. Лемов, 2016
Если и были в свердловском роке истинные модернисты, способные сравниться в оригинальности и неожиданности музыкальных фраз и поэтических диссонансов с питерскими абсурдистами Джорджем Гуницким и Борисом Гребенщиковым (на раннем этапе их совместного творчества), то это, без сомнения, Вадим Кукушкин и Юрий Хазин. Песенный цикл «Матвей» — первое, и, скорее всего, единственное полноценное, законченное и цельное произведение в стиле русского дада-рока. В этих песнях есть все главные отличительные свойства дадаизма, модернистского течения начала XX века: иррациональность, кажущаяся бессистемность, анархизм и, главное, полное равнодушие к стереотипам и клише восприятия художественных объектов, которые существуют в общественном сознании.
Если в качестве своей цели авторы преследовали достижение музыкально-поэтического безумия с примесью обэриутской несуразности, то они этого не только достигли, но даже несколько перестарались, получив произведение, замешанное на вызывающе-циничной галюциногенности ленноновской «I’m The Warlus». По сути, Матвей — это тот же Морж из стихотворения Льюиса Кэрролла, пересаженный на мутно-туманную почву поздне-перестроечной России. По крайней мере, в своем вербальном отображении посредством стихов Вадима Кукушкина.
При попытке же разобраться в происхождении музыкальных источников мы рискуем запутаться в мысленных водорослях и лианах подсознания, из которых, кажется, только и состоит фантазия автора музыки Юрия Хазина. В «Матвее» полностью отсутствуют даже намеки на сияние, которое источала музыка группы «Встречное движение» — она предельно безысходна, как вялотекущий конец света. Впрочем, по мере развития фантасмагории «Матвея» понимаешь, что лучше всего прекратить сопротивляться и покориться странному визгливо-таинственному потоку звуков, исторгаемых инструментами и отстраненными голосами вокалистов, погрузиться в этот бесконечный кошмар, как дохлая лошадь в трясину, и получить с последним аккордом, как ни странно, удовольствие.
Алексей Коршун, 2016